Жанна даже не сразу сообразила, кто звонит, почему звонит, для чего куда-то зовет. В тот момент ей казалось, что все вокруг стремительно и с оглушительным треском рушится. Она часа два непо-движно просидела, после того как вернулась со школьной линейки и поговорила с Женькой. Просидела, тупо уставившись в одну точку перед собой и почти ничего не соображая.
Женька перед этим носился по квартире, хватал какие-то вещи, комкал их неумело, распихивая по каким-то сумкам. Орал… Он все время орал на нее и обвинял в чем-то страшном. Жанна ничего не понимала. Ее мозг отказывался воспринимать ту ахинею, которую нес муж. И, соответственно, противостоять этому бреду было невозможно.
— Тебе даже в свое оправдание сказать нечего! — Он приблизился к ней так стремительно, что она невольно отшатнулась. — Вот видишь! Видишь, как ты от меня шарахаешься! Это еще один признак! Признак того, что ты меня ненавидишь и мстишь, мстишь, мстишь! Ты же мне одним своим присутствием в моей жизни мстишь! Нет, ну почему ты от меня не ушла?! Тебе же было куда, Жанна!!!
Вот теперь-то она, конечно, об этом страшно жалела.
Нужно было уйти. Нужно было уйти, еще когда только Витяня родился. Тогда, когда Женька только-только начинал стервенеть. Это потом его ночные отлучки уже стали нормой. Это потом он уже не спешил оправдываться и извиняться. Поначалу ведь такого не было. Поначалу он тихонько крался по прихожей, бесшумно отворив входную дверь. Шастал на цыпочках из прихожей в кухню и хватал давно остывший ужин прямо из кастрюль и оглядывался испуганно на дверной проем: не стоит ли она там в ночной сорочке укоризненным изваянием.
Вот тогда и нужно было уходить. Глядишь, опомнился бы. Понял, что потерял, задумался и…
— Женя. — Она вдруг обрела дар речи. — Ответь мне, пожалуйста… Только правду, раз уж все так… Ты… Ты ведь не любил меня никогда, так? Ты женился на мне только из-за того, что я была единственной дочерью состоятельных родителей, так?
Ох что тут началось! Ох как он принялся сквернословить! И в ее адрес, и в адрес ее покойных родителей, и даже нетронутому их наследству досталось, которое Женька, как оказалось, в гробу видел и в белых тапочках.
Но вот что странно. Он не сказал, что не любил ее. Не сказал! Может, все же любил, а? Может, не все так плохо? Может, те годы, что казались ей счастливыми, и в самом деле были такими? Ведь говорил же о любви, говорил, и не раз. И на руках носил по лестнице с первого этажа на шестой, где тогда жила она вместе с родителями. И цветы были, и угар от хмельных ночей под открытым небом. Они тогда…
Да, тогда у них и получился старший Антоша. Никто ни о чем не думал: ни о мерах предосторожности, ни о последствиях. Антоша этими самыми последствиями и стал. Они были рады. И Женька своей радости не скрывал. Все девять месяцев прикладывал ухо к ее растущему животу и слушал с умилением, как брыкается ножкой его еще не родившийся сынок.
Разве можно такое сыграть? Нет…
Она бы точно не смогла.
— Ты все же любил меня. — Вдруг снова подала она голос, когда он, вымотавшись от суетливой беготни по квартире, упал в кресло напротив. — Любил, и еще как! Помнишь, даже пятки мои целовал, хотя я босиком по траве бегала? Женька! Женечка мой… Куда же ты все это подевал?! На кого потратил?! Почему мы это сберечь не смогли, а?!
— Ой, вот только давай без этого, а!!! — Его красивое лицо недовольно скривилось. — Что, когда, почему?! Миллионы семей разводятся, и ничего. Это статистика, ты же ее изучала, должна понимать.
— Это больно, Жень. — Жанна смотрела на мужа и не могла поверить, что видит его в последний раз. — Очень больно! Ты окостенел, а я… Я-то еще не успела, и я не хочу…
— Врешь, дрянь!
И вот тут произошло самое страшное в их совместной жизни. Казалось бы, страшнее уже некуда. Ан нет! Женька — он же мастер на сюрпризы. Он и сейчас его преподнес. Подорвался с кресла, будто взрывной волной подброшенный. Сделал сильный выпад вперед, согнувшись почти пополам, и тут же без лишних телодвижений и переходов с силой ударил ее. Ударил не ладонью, кулаком. Хорошо, что удар пришелся не по лицу, а куда-то в область между виском и ухом, иначе красоваться бы недели три с приличным синяком. Вот бы Дашка Сушилина порадовалась: сегодняшнего выхода в модном платье та ей теперь долго не простит. Все то время, пока шла линейка, Дашка зеленела лицом и кусала губы. Синяк бы ее непременно порадовал. Хорошо, что Женька промахнулся.
— Ты меня ударил?! — тихо прошептала Жанна.
Она зажмурилась от боли и растерянности, сжалась в комок, и даже разрыдаться не смогла, потому что умерла как будто.
Он же никогда не смел ее трогать. Никогда! Даже в минуты самых гнусных скандалов! Когда она, не выдержав, грозила ему разоблачением, он не смел ее трогать. Дунуть в ее сторону опасался. А теперь…
Ударил ее, как мужика. Кулаком в лицо. Может, сейчас начнет бить и ногами?!
Он все еще нависал над ней, дыша ей в лицо тяжело и прерывисто.
— Глянь на меня, жена! Ну-ка глянь! — приказал Женька властно.
Жанна медленно открыла глаза и оглядела его всего от новых носков, в которые он переоделся перед тем, как уйти. До всклокоченных волос, которые с чего-то забыл забрать в хвост.
Да, кстати… Ее муж носил длинные волосы. Господь по нелепости наградил его темными кудрями.
Нет, сначала он, как всякий нормальный мужик, занимающий достаточно высокий пост в областном Управлении внутренних дел, коротко стригся. Злился, когда парикмахерша по неопытности или невнимательности вдруг пропускала какой-нибудь завиток, и тот упрямо дыбился, выбиваясь из короткой строгой прически. Злился, возвращался в парикмахерскую, просил подправить и бегал туда в месяц по два раза. Но потом, насмотревшись всякого гангстерского дерьма и заручившись лицемерными утверждениями слабой половины человечества, что, мол, это сейчас на пике моды, это теперь круто, Женька начал вдруг кудри свои отращивать. И по мере того как они у него отрастали, он сначала заправлял их за уши, а потом принялся убирать в хвост.
Жанна сначала фыркала, возмущалась, но потом смирилась и замолчала. В конце концов, это его голова и распоряжаться ею вправе только он. К тому же этот дурацкий хвост ему жутко шел, делая и в самом деле сексуальным до одури и не таким протокольным, как короткая стрижка. Конечно, она ревновала, но не признать очевидного не могла.
Сейчас Женькины кудри в беспорядке свисали по обе стороны лица. Лицо напряженное, глаза в красных прожилках, как если бы он не спал ночей несколько или плакал. Второе, конечно же, исключается, а к первому ему не привыкать. Нервничает и в самом деле? Неужели и правда все так плохо, и он ничего не выдумал, бегая тут перед ней и собирая вещи?
— Смотри мне в глаза и отвечай! — снова приказал Женька и больно ухватил ее пальцами за подбородок. — Где ты была минувшей ночью?!
— Дома, Женя. Я клянусь тебе, что была дома. Я уже говорила тебе!
Ей было больно оттого, как он держал ее, как смотрел сейчас на нее, о чем спрашивал. В его вопросе не было и тени ревности. Ревнуют того, кого любят. Он ее не… А ведь так и не ответил на ее вопрос, стервец.
— Я спрашивал у консьержа, он сказал, что ты выходила из подъезда в начале первого ночи и вернулась почти через час. Он что же, врет, по-твоему?! Отвечай, где была это время?! Отвечай, или я!..
Он снова замахнулся. Жанна перепугалась, согнулась, спрятав лицо в коленях, и звонким от страха голосом закричала:
— Я была дома! Дома, дома, дома! Оставь меня в покое или… Или я сейчас вызову милицию, дурак!!!
Сначала было тихо. Потом его ступни в новых носках (она подглядывала сквозь щелку между пальцев) медленно двинули прямиком из комнаты. Да еще обе сумки, которые Женька собрал, странным волшебным образом подскочили с пола и, нервно запарив в воздухе, тоже последовали за его носками.
Он взял сумки, мелькнуло у нее в голове. Сейчас он уйдет. И никогда больше не вернется.
Будь у нее силы, она точно побежала бы за ним вдогонку. И упала бы в ноги, обняла бы, прижалась бы и принялась просить. Просить прощения за все то, чего не совершала. Просить не уходить, не бросать ее одну, не оставлять, когда все так плохо. Она точно сделала бы все это, но сил не было. Она ничего не чувствовала: ни рук, ни ног, ни тела, ни сердца. Ничего, кроме тупой ноющей боли в том месте, куда он ударил. Ах да, еще подбородок ныл от его пальцев. Все остальное благополучно отмерло. Как было догонять его в таком невозможном состоянии? Как можно было просить прощения или вообще просить его о чем-то?