Шли каждый день допоздна и все надеялись, что вот-вот засинеет долина Чондоломо. Время ей давно уже быть, ведь сегодня пятое утро после ночевки на Огне.
В сумке пусто. Бали обшарил ее, вытряс все крошечки на ладонь и скормил их в. полдень Пэтэме. Он не сказал ей об этом и не выбросил пустой сумки. Тащит ее в поняге, так, для утехи Пэтэмы. Зачем пугать ее, отнимать силы? Может быть, наткнутся на чей-нибудь чум. Не обезлюдела же совсем тайга.
Вошли в пустой смешанный лес. Тяжелый стал ход. Пэтэма с трудом перетаскивала ноги, и старик часто стал наступать на концы ее лыж. Она не замечала, куда идет. Ее подгонял страх. Наконец выбилась из сил, заплакала.
— Дедушка, я не могу идти.
— Эко, не можешь! — Бали старался быть веселым. — Кто нас гонит? Отдохнем.
Разожгли корни валежины. Бали с трудом вытоптал перед костром снежную яму, настлал хвойных веток, отставил в сторонку ненужную понягу и приласкал внучку.
— Эко, тепло как! Давай поспим. Выспимся — легче ход станет. Утром поедим и пойдем. Ложись.
Бали укрыл полой внучку. Она прижалась спиной к его тощему животу. Огонь грел ей лицо. Ныла стертая нога, тошнило от голода. Поводливый сегодня спал сытнее их. Дорогой он поймал и съел мышь.
— Ого! Долго же мы спали сегодня, — услышала Пэтэма над ухом голос Бали. — Однако пол-аргиша пролежали напрасно. Птицы давно летают. Пойдем.
Пэтэма села. Голова кружится, в глазах радуга. У старика — не лучше.
— Дедушка, я бы поела. Дай хоть щепоточку мяса.
— Мяса… — запнулся Бали. — Мяса нет, лепешек тоже. Потерпим маленько, у Рауля поедим всего досыта. Вчера я тебе сказал о еде неладно. Не пощупал путем в сумке, вот и обманулся. Пойдем потихоньку.
— Куда идти… дедушка? — слезы заволокли туманом свет в глазах Пэтэмы.
— Идти?.. Идти прямо к Раулю. Или ты забыла? — Губы Бали с трудом улыбнулись. Лицо, как жар сыромятную кожу, сморщила робость.
— Эх, Пэтэма, как мы с тобой заленились. Давай-ка мне лыжи. Ноги просятся в юксы.
Бали быстро встал и едва удержался, чтобы не упасть назад в снег. Пэтэма с трудом вела за собой слепого дедушку неизвестно куда.
Во все стороны разметалась одинаковая тайга с синими сумерками дали, изморозью и молчанием…
4
В зыбке обмарался ребенок. Пухлощекая Этэя держала его вниз животом, поперек вытянутых ног. Она пригорошнями выкинула грязные гнилушки, подкрошила свежего лиственничного гнилья, растерла мелко его в руках, перемешала со старым. Этэя готовила сыну мягкую и теплую постельку. Сутулый, низкий, толстоногий Рауль смотрел на вытертые стружками пунцовые холки сына Кордона и любовно пощелкивал языком:
— Кордо-он, Кордоканча! Пойдем собирать оленей! Пойдем!
Тот кряхтел, болтал ногами, таращил узкие глаза, пускал слюну.
— У-у, бел-локожий люча[35].
— Не болтай! — возмутилась Этэя. — Смотри глаза-то чьи?
— Его-о! — засмеялся Рауль.
— Его, да на твои похожи. А мясо мое. — Этэя похлопала голенького крепыша и положила на гнилье в зыбку.
— У-у, ты-ы, храбрый Куркогир[36]! Лежи. Пригоню оленей, пойдем к Камню соболей добывать. У, Кургогир!
Рауль долго искал молодого быка, который отбился от табуна. Он ходил по тайге, обзывал его «шайтаном» и грозил на него навьючить побольше ношу, чтобы в следующий раз не шатался так далеко.
На глаза попал след сохатого, и Рауль забыл про беглеца. По спокойному ходу он видел, что зверь непуганый. След свеж, не оторвешь глаз, хочется настичь. Убьешь — гора мяса, сочные губы, сладкий большой язык, костяной мозг и в полчума шкура.
«Дорога оленей — к чуму, дорога сохатого — из гари в гарь», — подумал Рауль и вернулся за винтовкой.
— Сегодня аргишить не будем, — сказал он, запалясь, жене. — Где натруска? Дай хлеба.
Этэя знала, что Рауль торопится неспроста. Незачем ему мешать расспросами.
— Лепешки такой хватит?
Рауль мотнул головой, закинул на спину шомпольную винтовку, как понягу на лямки, и скрылся в тайге.
Бежит в просветы деревьев, ныряет под ветки, обивает с них пальмой кое-где пухлую кухту. От разгоряченного лица, как от красной булыжины, отскакивает мороз и оседает куржаком на жестких черных волосах, перетянутых поперек лба ситцевым платком, заменяющим шапку.
Отсырел замшевый ошкур. Распущены на груди вязки. Хорошо охлаждается высокая грудь… Вот сохатый царапал рогами сосну, накрошил на снег бурой коры, скусил несколько ольховых побегов, дальше грыз кору молодой осины… Хорошие приметы: зверь промялся и где-нибудь тут недалеко остановится жировать.
Рауль пробежал поросль, едва протащил боком по ней лыжи. След тянется дальше, в хребты, к мелкоснежью. На хребте зверь останавливался, топтался, петлил и свернул в низкую падь: заманил корм.
Скользнули с крутика лыжи Рауля, откинулась хвостом коса от быстрого бега, моталась на поворотах. Свернул пятки внутрь, наребрил лыжи, врезался в снег, затормозил. Оборвался вольный разбег, упал на сутулину толстый жгут волос. Рауль огляделся: всюду свежие скусы прутника.
«Славно находил сохатый!» — подумалось охотнику.
Он достал винтовку из-за плеча, дожал пистон. Облегчил шаг. Так быстро и ловко распределена тяжесть тела, что не успевает погрузать в снег тонкая лыжа.
Сверкает по мелкой чаще глаз и ищет, где залег на отдых сохатый. Мешают сумерки зоркому Раулю. Что-то темнеет… Палец на двухвзводном курке. Всмотрелся и… вздох утомления. Лежбище оказалось пустое. Опускается в — руках настороженная винтовка. Размашистый, вдвое увеличенный шаг зверя рассказал Раулю: сохатого кто-то спугнул. Но кто? Росомаха? Так где же ее полумедвежий след?
В раздумье Рауль пересек падь и поднялся в гору, куда шли темно-синие прожимы широких копыт. На горе закурил, раскинул умом, где может снова остановиться сохатый на отдых.
«Пока не упал за тайгу месяц, надо следить», — решил про себя Рауль и налег на послушные ногам лыжи.
Он шел редким, с подкатом, шагом, чтобы на продолжительный ход сохранить силы. Поберечь их в погоне за зверем нелишне. Сотня толчков, и каткая лыжа будто уткнулась.
— Откуда люди? Куда идут?
Рауль ясно видел, что прошли двое. Наклонился, пощупал рукой лыжню. Прошли сегодня. Задумался:
«Не чужого ли гоняю зверя?»
Однако сомнение рассеялось, как только Рауль увидел, что лыжня была растоптана зверем. Стало быть, люди прошли раньше, да и шаг их до забавного вял.
— О, этим впору будет не зверь, а звериная падаль! — засмеялся Рауль и тут же подумал: — Почему ребенок идет впереди?
След детских лыж пробудил в Рауле любопытство. Теперь он не знал, кого следить, людей или зверя? Постоял и покатился по чьей-то лыжне. Частые остановки, ненужные повороты волновали и влекли его не меньше, чем проступь сохатого. Рауль перевалил через холмик и совсем перестал понимать людей. Он видел, что с самого начала горы тянулась одна детская лыжня, по которой следом шагал мужчина. Там, где нужно катиться и отдыхать, он почему-то идет пешком?
У Рауля растянулась юкса. Остановился поправить. Тихо. Месяц лег на хвойные вершины новым бубном.
— Это что? Филин шаманит?
Затаил дыхание и поймал ухом:
— Гавы-у-у!..
«Вой, беспутная, — подумал Рауль, надев лыжу. — Пропадешь, худую не жалко».
Судя по вою собаки, люди были неблизко. Рауль оставил их лыжню и по подгорью пошел в сторону звериного следа.
Подозрительный хруст. Глухой топот. Совсем близко вязкий, тяжелый бег. Рауль выдернул винтовку, прижался к дереву. Напряг узкий глаз. В сторону месяца посыпалась кухга, и из-за снежной осыпи показался сохатый: большой, высокий, темноспинный и светлобрюхий, как вянущая трава.