В глазах Дулькумо победа! Щеки разгорелись, готовы брызнуть кровью. Дэколок побоялся Топко давать много в долг? Ничего! Теперь Дулькумо будет с ним сама торговать на наличное. Приносил ли кто из тайги Дэколку такую добычу? В дополнение к лисице Дулькумо выкинула на прилавок выдру.
— Экой, дюжит винтопка?
— Аа! Вот она где. Топко меня обманул! За вино платить выдрой хотел!
И выдра вслед за лисицей полетела в пушной угол. У Дулькумо смята гордая радость. Жалко согнулась спина. Рауль кусал грязный ноготь…
— Не плачь! — засмеялся Дэколок, прищурив один глаз. — Галился[55] маленько, да ладно. Бери винтовку. Помни мою доброту.
К воротам подошел новый аргиш за покрутой.
8
С зубчатого утеса Сауд пулей сбил невиданного зверя. Зверь был невелик. Уши, ноги, копытца — все как у теленка-оленя, только покоричневей шерсти разбросаны темные чеканные пятнышки. Сауд взял его за тонкие передние и задние ноги, вскинул к себе на загорбок, да так. мягким брюхом к шее, и принес в чум. Пускай подивуются Пэтэма с Этэей счастьем Сауда Откуда им знать такое писаное животное, когда он сам — ловец — не знает его?
— С добычей ли встречать? — приподнявшись на локоть, спросил Бали.
— С добычей, дедушка. Только не знаю с какой, — ответил Сауд. — Пятнистый; клыкастый попался зверек. Стоял на утесе. Чего там делал, не знаю?
— Тайгу осматривал. Чего же больше, — с хитрецой усмехнулся Бали. — Зверю тоже нужно знать свою землю. Кого убил — есть будем, узнаем.
— Это, дедушка, маленький олень, — неуверенно сказала Пэтэма, разглядывая остренькие двойные копытца.
— Нет, дедушка, это не олень, — перебила Пэтэму Этэя. — У него зубы, как рога, растут. Через губу завернулись.
— Эко, страшный зверище какой!
Бали сделал удивленное лице. Он ждал ответа, но ему никто не отвечал.
— Молчите? — Бали поцарапал косицу и, вздохнув, раскрыл загадку: — Эх, вы, умнички-дурачки! Да ведь это кабарга! Мясо — сок! Свежуйте скорее. Я захотел есть.
Веселый Сауд поправил об огниво нож, и тонкая шкура затрещала под острым лезвием. Быстро вылупалось нежное мясо. Из вскрытого живота напахнуло прелью внутренностей.
Вдыхая приятный запах свежего зверя, Бали сел и начал вспоминать свою молодость.
— Я был постарше тебя, мужичок, когда добыл первую кабаргу, — обращаясь к Сауду, не торопясь, сказал он. — Стояли мы на речке Идуконе. Идукон, скажу тебе, выпал из соболиной сопки Уро. Из нее же навстречу солнцу пошла речка Нахата, на полночь бросилась ниточкой Тыгиткит, а рядышком с Идуконом бегут Юкта и Огне. Только Юкта и Огне убежали на вечер, а Идукон отвернул на полночь. Вот сопка-то Уро какая. Она, как паучок, растянула по тайге от себя в разные стороны речки. Идукон большая и быстрая река. А извилялась! Как червяк. Туда-сюда течет. Вода шумит. Весело плавать по нему в берестянке. Не задремлешь. По левой стороне Идукона высокие камни, и вот так, как пальцы, врозь торчат? На этих-то, мужичок, камнях я и бивал кабарженок. Откочевал с Идукона и отъел кабаржину. Речек других много видел, и каменистых, и всяких, а кабарги не видал. Сходим когда-нибудь на Идукон, там ты посмотришь, как они скачут с камня на камень. Скочит вниз, думаешь — пропала. Смотришь, а она на камешке, на острячке таком стоит копытцами в кучке. Ловкий зверь — кабарга! Увидел человек и сам в кабаржиные прыжки играть начал. Умеешь ли ты, мужичок, в высоту прыгать с шестом?
— Умею, дедушка, да плоховато.
— Эко, плоховато, — Бали хлопнул себя по ноге. — Ешь больше кабаржины, легким станешь. Все ешьте.
Сауд выдрал почки и подал их старику. Пэтэме с Этэей отдал кабарговое сердце и печенку.
Пускай едят, сами они каменных скакунов добывать не умеют.
Бали съел сырые почки, слизнул с губ солоноватый сок и сказал:
— Язык слепой, а сладкое видит.
На белых зубах Пэтэмы похрупывало согретое на углях кабарговое сердце. Этэя крошила сырую печенку и лакомилась маленькими кусочками. В ясной памяти слепого Бали замелькал порожистый Идукон. Свалясь на спину, он думал: откуда на Бедошамо забежала эта тонконогая скакунья? Сауд подтащил к огню на шкурке тонкоребрую свежину в жирной рубашке и сказал женщинам:
— Ночь долгая, мясо кабаржиное сладкое. Варите его все сразу. Пэтэма, тай скорее снег.
— Да, да! — подхватил слова Сауда Бали. — Больше мяса — короче ночь.
В руке Этэи быстро двигался нож. Росла горка разрубленного на куски мяса. Из красной головы тускло светили потухшие глаза. Пэтэма туго набивала котлы чистым снегом. В сторонке собаки доедали кишки.
На сытый желудок спится крепко, тепло и без снов. Кабаргового мяса поесть хватило всем. Полтора котла еще осталось на завтра. Хорошо вставать утром, когда в жилище пахнет едой. Положим, только пустое жилище не пахнет ничем. Понабросанным к порогу перьям можно судить, что Сауд добывал птицу и не держал голодом чум. Сегодня он всех накормил кабарговым мясом, даже маленькая Либгорик может спать, не просыпаясь. Перед ее ртом лежит открытая грудь матери, в которой полно молока. На набухших сосочках сами собой собираются беловатые капли.
— Пэтэма, ты спи на спине, — сказал, укрываясь с головой, Бали. — На спине мало мяса, она мерзнет сильнее брюха. Ты, мужичок, тоже спи так. Хо-хо…
В очаге, догорая, посверкивали угли. Пэтэма перед сном перевивала косу. На нее глядел из-под одеяла Сауд. За чумом в снегу гнездились собаки.
Вызвездило. В чуме настыло. Воздух стал звонкий, снег скрипучий. В стареньком одеяле Сауду было холодновато. Он вытянулся палкой и, не шевелясь, спал на спине. Пэтэма спустилась глубже в мешок. Этэя прижалась плотнее к Кордону. Бали немного переел. Он проснулся и слушал тишину холодной ночи.
В тайге было тихо. Вдруг по земле донеслись чуть слышные, как подо льдом течение, шипящие звуки. Вскочили с лежбищ собаки и, гавкая, сбежали к речке.
— Го-о-о! — послышалось издалека, и лай прекратился.
— Этэя! Эко, как спит. Этэя! Слышишь, собаки болтают: Рауль идет. Вставай, топи чум.
Этэя, высунувшись из-под одеяла, разживила огонь. Пока разгорались дрова и нагревался чум, она продолжала лежать в одеяле, потягивалась и зевала.
Шаги становились все слышнее. Собаки не лаяли, а взвизгивали, ластились. Наскучались. Олени, услышав дым, шли веселее и не тянулись в поводу.
«Не вовремя в чуме огонь. Все ли в нем ладно?»
Рауль ударом пяток в лопатки поторопил усталого оленя:
— Зачем так рано зажгли огонь? — спросил Рауль, не входя в чум.
— Услышали, что вы идете, вот и зажгли, — ответил с постели Бали. — С огнем в жилище веселее встреча.
— Хорошо бы в теплом чуме с дороги поесть, — сказала Дулькумо, расседлывая оленей.
— Накормим, — Этэя сунула к огню котел с мясом.
Она не вышла из чума встречать мужа. Зачем это? Вернулся, стало быть, в чум придет сам. Вскоре откинулась дверная пластина, и в жилище друг за другом пролезли Рауль и Дулькумо.
— На-ка заказанные покупки, — Дулькумо подала Этэе турсук и посмотрела на спящего сына. Ей стало радостно и легко. Заказ его она выполнила. Этэя сняла с огня котел и поставила его на низенький столик. Рауль, не раздеваясь, подсел к столику. Он отвязал теплые рукавицы и запустил голую руку в котел.
— Дулькумо, гляди-ка чего они там припасли?
— Кабаржину!
Рауль зажал клыкастую голову в руку и начал ножом выкапывать из черепа мозг, вытаскивал глаза и адпетитно обсасывал с них окологлазный жир и нежную мякоть.
— Кто это добыл? — спросиЛа Дулькумо. — Не сын ли?
— Сауд, — ответил Бали. — Кому же, кроме него, баловать нас!
Дулькумо стало приятно.
— Не напрасно я привезла ему винтовку. Эй, сынок! Вставай. Гляди-ка скорее, ладное ли ружье? Этэя, разбуди Пэтэму, я ей купила платок, а дедушке привезла нюхательного табаку.
И ожил чум. У всех были веселые лица. Пэтэма растягивала на коленях платок и разглядывала на нем яркие, как огонь, цветы. Из руки в руку Этэя пересыпала бисер, который лился цветистой струйкой. Сауд гладил желтый лак приклада винтовки.