— Сидор Захарович, — перебил его нетерпеливо Калмыков, — я крепко слушал тебя. Хорошую ты клал говорку. Теперь я хочу сделать тебя начальником. Дам тебе денег, вина, товару всякого — только скажи, проведешь ли ты на Катангу прямую дорогу? Где ты будешь тесать тес, там я велю рурским рубить дорогу. Ты слово мне давай. Другой тунгус мне не надо.
Шилькичин задумчиво смотрел на пол. Летом маяться ему не хотелось.
Калмаков вышел за дверь и распорядился накормить эвенка:
— Таня, открой бутылку, растопи побольше масла, нарежь мяса, рыбы. — Калмаков вернулся. — Ну, чего, друг, надумал?
Шилькичин не торопился.
— Скорее!
— Едать надо. Голодал-то — беда! Едаем, да потом говорим…
На острове, как соседские ворота, заскрипел коростель, когда охмелевший Шилькичин дал крепкое слово провести на Катангу Калмакова.
— Мой хотко[74] покажет. Стрела один место кодит. Так! — Шилькичин прямо на восток проколол сумерки пальцем. — Тайга пойду, весь эвенки говорю: лавку Идукон Калмак делат. Укун-сопка кодит там, сказыват, лавка, Авшаг-камень — тоже лавка. Фили-река видает. Орон найдет. И все-е старик Шилькичин искает!
Калмаков не дослушал пьяной болтовни эвенка до конца и ушел спать. Через дверь, засыпая, он слышал, как Шилькичин слез со стула на пол и заскулил надоедно бесконечную песню:
14
В задаток под дорогу Калмаков выдал из лавки последнему порубщику юфтевые бродневые головки и аршин синей бязи на сеточник от комаров. Порубщик просил отпустить еще ситцу для бабы, но Калмаков наотрез отказал:
— Посмотрю, как лес валить будешь. Давай, а подо что? Под утку. Утка в море, а яйца в…
— Голы, Осип Васильевич. Сенокос вот-вот, на носу. Съест гнус тело. Посуди сам. Дай Христом…
— Не дам. Про утку повторить могу, — Калмаков увидел на пороге лавки Шилькичина, изменил решение. — На рукава к одной становине дам и все. — Кивнул головой распоряжение приказчику и добавил: — Задаток взял — не забудь, завтра на работу. Проводник ждет. На свету отвал. Я сам пойду с вами… Друг, ты мне сказать что-то хочешь?
— Табак надо, чай надо три кирпича, сахар да… — торопился Шилькичин.
Калмаков подал с полки эвенку товар.
— Это гостинец будто. Маркелыч, спиши там у себя.
Калмаков, чтобы Шилькичин не попросил чего-нибудь еще, повел его угощать в дом. На улице купца окликнул Кривовых:
— Осип Васильевич, таких осетришек принимаешь?! Заноси-ка, сват, хвост!
— Катанга экой не найдет! — удивился размеру осетра эвенк. — На устье, может…
— Пятерик попрет? — выразил участие Калмаков к фарту Ивана Кривовых.
— Около того! — весело сморщился под тяжестью рыбины Иван.
Шилькичин охотно шел в гости. Он чувствовал себя человеком, о котором не раз будут толковать в чумах. Сегодня он поведет по тайге незнакомых русских к далекой реке, куда они еще не заходили. О, как его будет за это сейчас угощать маслом русская баба! Хозяин поставит вино и, как маленький, начнет спрашивать про тайгу. Пусть спрашивает.
— Садись, друг, — неожиданно сказал Калмаков в сенях.
«Ого… Почему не ведет дальше в избу?! — удивился Шилькичин. — Ладно, тут хватит места! Ушел. Табак хороший притащит. Курить его легко. Пахнет, как багульник летом. А!.. Пошто долго нет?.. Ладно, до вечера успею. В тайгу можно уйти ночью».
Вместо Калмакова пришла Грашка, налила в глиняную чашку снятого молока, нарезала хлеба.
— Ешь. Хлебай! — сказала она.
Где же масло, чай, рыба, вино? Решил маленько поесть, пока не пришел с вином друг.
«Неплохо попробовать коровьего молока». Хлебнул. В сравненьи с оленьим молоком оно показалось Шилькичину водой. Рот полон, а на языке пусто.
Наелся. Отложил ложку, закурил. Грашка прибрала на столе и ушла. Шилькичин долго сидел один. Надоело. Обиделся. Собрался уйти. Помешал Калмаков. Кончив свои записи, он вышел из комнаты:
— Друг, ты гостевал?
— Прощай, — Шилькичин сделал шаг к двери с калмаковским подарком, записанным уже в долг.
— Ты куда?
— Чум! — угрюмо ответил Шилькичин.
Калмаков понял его обиду и поторопился исправить ошибку. Обругал «паскудой» стряпку, переугостил сытого Шилькичина по-своему и дал ему бутылку водки. Договорились о встрече.
— Утром жди меня, Сидор Захарыч. Я конем приду к тебе.
— Дым гляди тот сторона. Дым место я дожидат тебя.
Калмаков проводил Шилькичина до ворот, чтобы заодно наказать работнику пораньше встать утром и подкормить овсом коней.
Шилькичин, возбужденный мечтами, что он поведет в тайгу большую дорогу для русских, не мог уснуть. Он без конца курил и поплевывал в маленький огонек. Теперь тепло и нет нужды держать большого огня.
На заре начался птичий суглан. Какой тут сон! Вон одна пичуга уселась почти над головой и прямо в ухо кричит:
— Чилим!.. Чилим!..
Это рассмешило Шилькичина. Птичка настойчиво просит у него щепотку табаку.
— Чилим!..
— На, на! А трубка есть?
Спросил — испугал попрошайку. Смолкла. Отлетела и опять за свое:
— Чилим!.. Чилим!..
— Не дам, я сам закурю! — Шилькичин постукал о подошву трубкой и вспомнил, что Калмаков его будет искать в лесу по дыму. Сдвинул теснее головни, завалил их плохо горящим, мозглым гнильем. Поднялся густой дым, заслонил яркое солнце..
— Однако оно медное, — подумал Шилькичин, прищурясь.
…Калмакова разбудил шум и стук весел.
— Таня, проспали. Коровницы отправились на острова.
Татьяна Макаровна отвернулась: скверно пахло изо рта мужа.
Калмаков стал одеваться. В окно он видел, как набитая бабами и туесами лодка под скрип весел мчалась через реку.
— Эй, бабы, чо молчите?
— Чо, бабы. Пусть девки зачинают. Им безделье.
— Ну и зачнем!
— Зачнете — и мы не немушки. Подхватим.
И грянула песня.
— Это наша орет так, — узнал Калмаков по голосу Грашку. — Что она, рыло проклятое, не разбудила.
— Рано еще, Ося. Коровницы до солнца ездят доить на острова.
— Нам рано, а делу поздно. Я же пропеку эту мразь Егорку. Дрыхнет, поди, на повети.
— Егорка-а! — крикнул Калмаков с крыльца. — Спишь, черт?!
— Не-ет! — откликнулся работник и вывел из-под навеса к столбу пару заседланных лошадей.
Калмакову, как после промаха, стало неловко.
Осип Васильевич выпил стакан водки, съел большой кусок холодного мяса, запил по ангарской привычке сырой водой и с винчестером за спиной вышел на двор. Татьяна Макаровна провожала.
— К приходу илимок с товарами я вернусь из тайги. Жди. Может, с илимками угадает из города наш гимназер Ермилка. Давно не видел гаденка! Соскучился!
— А я, думаешь, нет? Ждешь его, как…
— Ты не занюнь, Таня! — Калмаков плотно уселся в седло. — Вели из бочонка с черной икрой сегодня же вымешать плену-жир. Икру присолить надо получше, а то проквасим добро. Ну, оставайся, да без меня тут смотри не ротозейничай.
Выехали за деревню, минули крытые желобником глухие гумна. Потянулась черная пашенная елань, среди которой Калмаков увидел четырех вьючных коней и пешую цепочку людей.
«Игнашка с артелью рубщиков отвалил», — догадался Калмаков.
Догнали. Из-под мешков с печеным хлебом, из-за пил, топоров, котлов еле видно лошаденок.