«Что так долго рассматривает Люча? — думал Шилькичин. — Нужен короткий взгляд, чтобы запомнить место и никогда его не забывать. Зачем мокнуть? Нет, забавный народ Люча. Лучше идти под густое дерево, добыть огонь и отдыхать».
Косой с ветром дождь стал редеть. Калмаков стал ясно видеть ровный мягкий травянистый берег, который зеленой лентой тянулся и вниз и вверх за Идукон по при-луку. Места достаточно для постройки. Спросил эвенка:
— Друг, тут лавку делать ладно будет?
— Какой лавка этот земля? — удивился Шилькичин. — Весной вода пошел и лавка не дюжит. Вода все кончит. Смотри. — Он указал на лес с высоко ободранной корой и добавил. — Лед крошил, друг. Какой тут лавка будет стоять!
Так где же лучше место, Сидор Захарыч?
— Тот сторона. Сопка, низу земля лавка. Сопка вода не кодит. Земля кислой нету.
Предупреждение Шилькичина о буйном режиме вод узкогорлой Катанги убедило Калмакова в превосходстве правого берега с крепким грунтом и защищенным от натиска льдов огромным сосновым мысом.
— Верно, Сидор Захарыч. На ту сторону пойдем. Ты говорил хорошо.
— Утром кодим. Теперь сила кончал. Огонь палить надо.
— Ну-ну! Сушиться станем. — Шлепнули долгие полы непромокаемого кожана по высокому юфтевому голенищу.
У Егорки перед шалашом разгорался костер. На тагане закипел котел. В него бил дробью мелкий дождь. Калмаков о полено раскрошил сургучного орла. Шилькичин, не мигая, смотрел на стекло. Еюрку грело ожидание выпивки. Может, хозяин не обнесет в этот раз.
— Сугреву нет, Осип Васильевич! — вздрогнул Егор, бросив в котел заварку кирпичного чая. — Мокрынь! Гляди, как лопатину[78] мою дождем напоило. Чего доброго поденщину схватишь.
— Лихорадки боишься, Егорушка? Не бойся, сейчас всего согрею.
В грудь Шилькичина ударила выбитая Калмаковым пробка. Ловкость русского поразила его.
Выпили. Егорка согрелся. Потеплел дождь. Слипались глаза.
Сухой выстрел взбудоражил туманное утро. Переполошил на приколе коней и Калмакова с Егором.
— Ты в кого, это, Сидорка? — Калмакову было неприятно видеть в руках эвенка свой винчестер. — В кого стрелял?
— Тот сторона люди живет. Слыхал, — сюда кодит, — ответил Шилькичин.
Не напрасно испорчен патрон. Пока пили вчерашний подогретый чай, из соснового леса вышли два эвенка. Оки перекликнулись с Шилькичиным через реку и поспешно скрылись в том же бору.
— Тут дожидай, Эвенк лодкам придет.
Шилькичину было приятно, что он нашел переправу. Отпала нужда делать плотик. Калмаков поглядывал в сторону лесистого мыса, из-за которого струилась река, образуя крутую петлю. Он удивился, когда через полчаса эвенки показались на то-м же месте с берестяной лодочкой на плече.
— Катанга этта кри-ивой! Червяк мера. Туда далеко кодил-кодил, да тут себя опять нашел. Так будто, — Шилькичин согнул колесом руку и наглядно изобразил кольцевой овал мыса и направление русла Катанги.
Перевозчик был озадачен ростом Кал макова и, смеясь, вылез из лодки.
— Ты плавь, я тонуть не хочу, — сказал он по-своему Шилькичину.
Калмаков тоже боялся ехать в этом крошечном суденышке: «Муку бабам сеять впору. Куда же в ней плыть!»
Шилькичин обозвал владельца лодки Тагачу трусом, встал ближе к корме и предложил русским тихонько садиться.
— Что же, Егор Семенович, бери топор, да валяй через реку. Попробуй, что это за смерть, — засмеялся Калмаков над легкой, как ивовый листик, берестянкой.
Егору не хочется показывать хозяину трусость. Сел.
— Как студень, Осип Васильевич, дрожит, — уцепясь за низкие борта, Егор замер. — Гад, не посудина.
Шилькичин отчалил. У Егора по-мышиному округлились глаза. Переплыли благополучно.
— Но, как?!
— Сидеть смирно надо! — кричал Егорка с того берега. — А так лодка ничего!..
Шилькичин торопился назад.
«Вот тварина, — стоя едет!» — удивлялся Калмаков ловкости эвенка.
Купец недоверчиво сел и задавил своей тяжестью легкую берестянку.
— Лучше сохатого плавить, — отъезжая, сказал Шилькичин Тагаче.
Калмаков не шевелился, но по днищу передавалась эвенку его трусливая дрожь. Побледнело неподвижное лицо. Сузились до бисеринок зрачки.
Егорка заметил в хозяине перемену.
— Но, как? Хороша лодка, Осип Васильевич?
— Ложка с кривым черешком, — сухо ответил Калмаков, ступив на каменистый грунт. — Думал, перевернемся.
Калмаков осмотрел предгорье Каменного гребешка, сделал отводные знаки — затесы на листвягах под лавку — и за Шилькичином поднялся на вершину крутой сопки. На западе синела цепь гор, на северо-восток раскинулись вогнутая таежная равнина, горы и сопки. Вычертилась ясно речная излучина с чумами в узенькой перемычке. Ближе блестели озера. Шилькичин рассказывал о местах:
— Тот сопка имя Укун, этот — Авшат. Туда Катанга пошел. Тот сторона, — Шилькичин махнул рукой через вогнутую равнину, — дорога Ербогочен будет. Катанга — Дыу найдет. Тот река большой.
«Ербогочены, Преображенская волость, — улыбнулся про себя Калмаков. — Нет, пусть губернатору дорогу туда строят другие. Мне хватит этой». — И плутовской взгляд его упал на запад по распаду русла, в голубые просторы эвенкийских кочевий.
Тагача за переправу получил бутылку вина. Он нетерпеливо ждал, когда русские уедут на Ангару. Тагача торопился проводить их, чтобы вернуться за мыс, на стоянку со щедрым, нежданным подарком. Ему скорее хотелось угостить сородичей и рассказать им о слышанных от Шилькииина вестях. Тагаче поверит народ. Человек он не бедный. Он сам видел тес русской дороги и метки на деревьях под сопкой, где скоро будет выстроена лавка. По зимнему первопутку на конях Калмаков притащит много-много товаров и будет ими покручать своих друзей. Надо заказать об этом на Уаян, Аяву, на Оран и дальше, дальше. Пусть знают о лавке все кочевья и топчут к ней свои тропы.
— В красный лист бог поможет тут встретиться, — сказал Шилькичин на прощанье Тагаче и тронулся в путь.
Тагача весело вскочил в лодку «умчался к узкому перешейку на мыс. В чумах ему будет о чем потолковать. Выпить и опять потолковать, веселиться всю ночь. И раньше, чем Калмаков доедет на лошади до своего села, вся ближняя тайга будет знать о его приезде на Идукон, о лавке — заботе об эвенках.
…Калмаков торопился домой. До осени ему нужно было отправить в город пушнину, успеть по воде доставить все товары в Панчину, подрядить ямщиков и до снега перебросить все необходимое на факторию, чтобы задержать покрутой выход эвенков на Ангару/Затем сколотить артель плотников, отправить на Катангу, сделать лодку и с этой артелью спуститься по Катанге до устья реки Тэтэрэ. На Тэтэрэ заложить с тыла заслоном вторую факторию и ударить по рукам купцов из села Кежма.
Пеший Шилькичин не успевал убирать своих ног. Его топтали кони. Калмаков согнал с седла Егорку, и побежали они с эвенком поочередно.
На реке Чадобце переночевали. Шилькичин хотел свернуть в чум, но Калмаков уговорил проводить их до встречи с артелью рубщиков дороги.
«Кого же взять приказчиком? — думал Калмаков. — Ефимку Панова или Ваньку Привалихина? Ефимка, Ефимка… Нет, у стриженой девки косы не заплесть! Лучше взять Ваньку. Ефимка сильный, Ванька — верткий; Ефимка — честный, Ванька? О-о-о!.. Пока Ефимка будет придумывать, как обмануть, Ванька успеет обработать троих».
И выбор Калмакова пал на Привалихина: «Толковый плут хозяину не убыток! Убытить начнет, долго ли выдернуть ноги?»
В вечернем воздухе напахнуло гарью.
— Ага, близко мои грызуны. Но почему тихо?
Калмаков подстегнул лошадь. Вскоре за зеленым обметом ветвей дешевеньким соболем прыгнул огонь. Мертвецкий сон артели возмутил Калмакова. Он завязал крутой матерный узелок.
— Рановато зашабашили что-то! Эй, ты-ы! Игнатий Федэрыч!
Недоуменно смотрели на Калмакова сонные глаза рабочих, ныли их спины, граблями засохли усталые пальцы.
— За долги я сном не беру!