Каждый раз, когда Азат открывал входную дверь, его взгляд невольно останавливался на приказах и распоряжениях оккупационных властей.
Бедная дверь! Чего только она не изрекала, каких только угроз не расточала:
«Ввиду весьма тревожного состояния, созданного безумцами партизанами…», «Хождение без пропуска - недопустимо…», «Освобождение, как правило, исключается…», «Лиц, уличённых в сочувствии партизанам…».
Короче говоря, за большое или малое преступление, за ошибку или недоразумение, за любой поступок, совершённый по незнанию или из-за оплошности,- за всё полагалась высшая мера наказания -расстрел.
От этого страшного слова пестрело в глазах, от него подступала тошнота к горлу.
Только когда больной требовал его к себе, Азат как-то отвлекался от двери, изрыгавшей угрозы. Он на какое-то мгновение забывал это ненавистное слово из восьми букв - «расстрел»!
Больной пылал в жару и бредил.
Когда, бывало, Азат простуживался, мать его всегда лечила горячим молоком. Полицай стонал, высоко подняв свой небритый подбородок, и кашлял, содрогаясь всем телом. Денщик с большим трудом поил больного.
Именно в поздний ночной час, когда во всём полицейском участке бодрствовал один только Азат, в голове мальчишки созрел план действия. «На этой двери, пожалуй, найдётся место и для моей листовки»,- решил он.
Мальчишка вздрогнул, представив себе, какое рискованное дело он затевает. Здесь можно ошибиться лишь один раз, так же как только один раз ошибается сапёр.
- Надо попытаться! - прошептал Азат.- Хотя попытка и… пытка. (Если уж он забрал что-нибудь в голову, хоть убей - не отступит.) На моём месте Маринка, пожалуй, сделала бы то же самое.
Мальчишка не опасался полицая. Верзила в таком состоянии беспомощен, а другие вряд ли придут среди ночи…
Крадучись, он подошёл к шкафу, где хранились свечи. Долго топтался в дверях, пока рискнул перешагнуть порог. Осталось незаметно проскользнуть во двор и бесшумно спуститься в подвал.
КОНСПИРАТОР ОШИБАЕТСЯ ОДИН РАЗ
Булка, наверное, подумала: несут еду. Она довольно заворчала, увидев своего приятеля. Даже взвизгнула от радости, толкаясь холодным носом в его живот.
- Вот что, дружок,- проговорил Азат нарочито бодрым голосом,- я сейчас займусь одним опасным делом, а ты мне поможешь. Идёт? Тебя ведь не нужно учить, как охранять важные объекты? Инструкцию знаешь? Только на этот раз требуется быть вдвойне бдительным. Чуть что - сразу подавай сигнал.
Собака, словно поняв Азата, растянулась у входа, насторожив уши.
Пошарив руками, Азат нащупал ящик, куда можно было поставить зажжённую свечу. После этого он разгрёб мусор и с трудом извлёк заветный чемодан.
Чемодан был крепко-накрепко перевязан ремнём из сыромятной кожи. Тугой узел никак не поддавался.
Немало пришлось повозиться, пока дрожащими от волнения руками Азату удалось откинуть крышку.
Перед изумлённым взором мальчишки открылся целый клад. Холщовые мешочки были туго набиты шрифтом. На каждом мешочке фиолетовыми чернилами была написана буква или цифра. Некоторые обозначения расплылись, и их было трудно разобрать.
Перебирая и сортируя мешочки, Азат вдруг наткнулся на моток шпагата и сапожную щётку.
- А для чего здесь щётка? - недоумевал он.
Под шрифтом лежала банка с краской и какая-то металлическая штучка. Это была верстатка, назначения которой он не знал. Тут невольно потеряешь голову.
Провозившись больше часа, Азат совсем надумал было отказаться от своей затеи. «Мне ни за что не справиться с этой походной типографией»,- говорил он себе. Но стоило ему вспомнить учителя, как снова азартно загорались его глаза: он, Азат, не хуже Данилы или Маринки. Он напечатает листовку. Разве не так?
И, складывая по алфавиту мешочки со шрифтом, Азат сказал себе: «Завтра ещё раз вернусь сюда. На сегодня, пожалуй, хватит. Зато теперь я знаю, где какая буква лежит».
Из подвала он выбрался крадучись, словно вор. Вокруг стояла глубокая тишина, какая обычно наступает в селе перед рассветом.
Он осторожно обошёл дом. Ему надо поторапливаться, если не хочет подвести самого себя. В любое время могут нагрянуть непрошеные гости.
Даже самые отчаянные люди, когда это необходимо, бывают осторожными.
Уже сидя у изголовья больного, мальчишка, зажмурившись, чтобы лучше думалось, стал сочинять текст листовки. Это дело оказалось тоже нелёгким. Почти до утра юный денщик - и он же юный подпольщик - ломал голову, отбрасывая и отказываясь от того, что легко приходило на ум.
Он еле дождался наступления следующей ночи. Нетерпение его росло с каждой минутой. То Азату казалось, что главный полицай в чём-то заподозрил его, то чудилось, что Одноглазый собирается расположиться на ночлег прямо в участке, а это вовсе не устраивало конспиратора.