31 января 1763 года в кабинете нотариуса Булара заботами Жюли была оформлена купчая на дом с обязательством оплатить векселя в течение двух лет. Теперь нужно было уговорить папашу Карона сменить место жительства, и Бомарше послал ему письмо, в котором привел такие убедительные доводы, что старый часовщик и не подумал сопротивляться.
«Я должен постараться успокоить своего сына, столь достойного и столь уважительного… Действительно, болезнь, от которой я постепенно начал оправляться, была такой жестокой, такой долгой и такой мало заслуженной, что… не лучшим образом сказалась на моем характере. Я раздражался по поводу и без повода, и даже временами впадал в отчаяние, от которого меня с трудом спасали мои моральные принципы. Но, дорогой друг, разве это означает, что в предвкушении чудесной жизни, кою готовит мне ваша дружба, я хотел бы нарушить спокойствие жизни вашей?.. Я с умилением благословляю небеса за то, что на старости лет нахожу опору в моем сыне, столь прекрасном по натуре, и нынешнее мое положение не только не угнетает меня, но возвышает и согревает мою душу сладостной мыслью, что после Бога своим благоденствием я обязан только ему одному…»
Документов, свидетельствующих о честности и порядочности Бомарше, так мало, что это письмо, такое непосредственное и искреннее, стоило процитировать. Оно рисует нам Пьера Огюстена в духе персонажей Руссо, родившихся с чистой и доброй душой, но потом испорченных жизнью и обществом.
Семейный быт на улице Конде был будто бы списан с одной из картин Грёза. Это был дом добропорядочных мешан с претензиями на принадлежность к благородному сословию. Жюли взяла себе имя брата и стала называться девицей де Бомарше, а Тонтон, чтобы не отставать от сестры, после переезда на левый берег Сены превратилась в девицу де Буагарнье. Один лишь старик-отец сохранил верность своей фамилии Карон.
В этом новом жилище воцарилось веселье. Каждую пятницу здесь принимали гостей и щедро их угощали. Среди завсегдатаев дома были: г-жа Гаше и опекаемая ею ее племянница Полина Ле Бретон — девица необыкновенной красоты, которой предстояло сыграть особую роль в судьбе Бомарше; г-жа Грюэль, которую любитель каламбуров папаша Карон прозвал Панта[5]; г-жа Анри — вдова судьи торгового суда, ставшая впоследствии второй женой Карона-старшего. Бывал на улице Конде и г-н Жано де Мирон, будущий муж Тонтон и сын королевского секретаря, чью должность купил Бомарше. Там можно было встретить и шевалье де Сегирана — уроженца Сан-Доминго, и конюшего королевы г-на де ла Шатеньре. Молодежь вовсю флиртовала.
«Наш дом, — писала Жюли, — настоящее сборище влюбленных, которые живут любовью и надеждой; мне лучше других, потому что я влюблена не так сильно. Бомарше — странный тип, своим легкомыслием он мучает Полину и доводит ее до отчаяния. Буагарнье и Мирон до изнеможения рассуждают о чувствах, постепенно разжигая свою страсть и доводя себя до блаженного умопомрачения. Мы с шевалье и того хуже: он влюблен, как ангел, страстен, как архангел, и испепеляющ, как серафим; я весела, как зяблик, прекрасна, как Купидон, и хитра, как черт. Я не теряю голову от любви, как другие, но все же, несмотря на все мои дурачества, я не могу удержаться от искушения узнать, что же это такое. Вот дьявольское наваждение!»
Это письмо интересно не только тем, что оно воспроизводит раскрепощенную и легкомысленную атмосферу, царившую в доме номер 26 по улице Конде, но и своим стилем. Блеск, мелодичность и цветистость слога — все напоминает манеру речи Фигаро и подтверждает гипотезу о том, что милая и остроумная Жюли была для брата-драматурга незаменимой помощницей.
Семейные радости и роман с Полиной не поколебали решимости Пьера Огюстена добиться такой должности при дворе, которая могла бы обеспечить ему достойное место в обществе.
Не получив должности главного лесничего и места дворецкого короля, о котором он также подумывал, Бомарше стал бальи Луврского егермейства и Большого охотничьего двора Франции и заместителем герцога де Лавальера, возглавлявшего этот судебный орган. В табели о рангах чиновники этого ведомства стояли гораздо выше главных лесничих королевства; и пусть эта новая должность не приносила большой прибыли, зато льстила самолюбию Бомарше.