Обратились за советом к специалисту по космическому излучению. Этими делами в ЛФТИ занимался Алиханов. Свои исследования он проводил глубоко под землёй — на станции «Кировская» Московского метрополитена. Он и посоветовал направить молодых исследователей в столицу.
Петржак и Флёров поехали в Москву, где по ночам на станции метро «Динамо» продолжили свои наблюдения. Флёров рассказывал:
«Месяц наблюдали — каждый раз всё тот же эффект. Его мы, постепенно смелея, всё чаще стали называть прямо: спонтанное деление.
Но время идёт, а Курчатов заставляет и заставляет нас придумывать и проводить всё новые контрольные опыты. И не торопиться — будто никто в мире кроме нас не может этого же сделать. И всё рисует: «что мы знаем», «чего мы не знаем», «чем это может быть» и «чем это быть не может!».
Курчатов понимал, что любая погрешность в нашей работе сразу обернётся и против нас, и против него и ещё — что гораздо хуже — против Абрама Фёдоровича и Физтеха».
Наконец, московский эксперимент завершился, Петржак и Флёров покинули Москву. О том, как развивались события дальше, — в рассказе Юрия Соколова:
«Буквально через несколько дней после возвращения экспериментаторов в ЛФТИ я стал случайным свидетелем короткого, но очень важного разговора между Флёровым и Курчатовым…
В тот день я устроился за свободным столиком в комнате, где работал Саша Юзефович. Я сосредоточенно занимался своим делом, когда вошёл Курчатов, подсел к Юзефовичу и о чём-то с ним заговорил. Дверь снова отворилась, и в комнату быстро вошёл Флёров. Ни с кем не поздоровавшись, не замечая ни Юзефовича, ни меня, он остановился перед Игорем Васильевичем и, путаясь в словах, заговорил.
— Вот, всё окончательно… это самое… обработали все данные, что были, всё проверили окончательно…
Курчатов помедлил.
— Значит, всё обработали?
— Всё…
— И что получилось в результате?
Флёров развёл руками и как-то виновато улыбнулся:
— Получается так, что он сам собою делится…
Курчатов молчал, пристально на него глядя. Потом тихо, словно размышляя с самим собой, сказал:
— А почему бы и нет…
Флёров пробормотал что-то и выскочил из комнаты. Следом за ним вышел Курчатов.
Годы спустя я напомнил этот эпизод Георгию Николаевичу. Он прекрасно всё помнил и сказал, что это был ключевой момент — именно в тот день стало совершенно ясно, что наблюдается спонтанное деление урана».
В самом начале 1940-го
Год 1939-ый завершился знаменательным юбилеем — страна Советов отмечала 60-летие своего вождя Иосифа Виссарионовича Сталина. Среди великого множества поздравлений и приветствий обратим внимание на то, что пришло из Германии:
«Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.
Адольф Гитлер».
Торжества отшумели, и жизнь потихоньку вернулась в прежнюю колею.
В январском номере «Известий Академии наук СССР» за 1940 год была напечатана статья академика В.Г. Хлопина. В ней с гордостью сообщалось о том, что Советский Союз сумел-таки опередить хвалёную Европу и утереть ей нос — ведь ускоритель РИАНа всё-таки заработал:
«Истекший год явился первым годом, когда, наконец, в Радиевом институте началась эксплуатация, и то пока ещё не на полную мощность, единственного у нас в стране и 1-го в Европе циклотрона».
Впрочем, успехами науки физики восторгались тогда далеко не все. Так, 5 февраля 1940 года состоялась встреча сотрудников журнала «Детская литература» с академиком П.Л. Капицей. Его сразу стали спрашивать об атомном ядре и о той энергии, что таилась в нём.
Пётр Леонидович, стараясь излагать суть вопроса как можно более популярно, в своих суждениях был весьма осторожен.
«КАПИЦА. Видите ли, вопрос об овладении атомной энергией — вопрос старый. Эта область физики, конечно, наименее научно исчерпана из всех областей…
Атомной энергией, как энергией двигательной, мы не воспользуемся с большой лёгкостью. А по всей вероятности не воспользуемся и совсем… В жизни человека… она… не будет играть энергетической роли. Было бы странно, если было бы иначе.