Я стоял, наблюдая это невиданное зрелище, и в моей голове одно за другим проносились отрывочные воспоминания об исторических персонажах, в том числе коронованных, посещавших некогда этот приют мраморных нимф. Быть может, какой-то шутник, потомок эксцентричных герцогов, навестив музейные конюшни, отправился на тайное свидание под пологом ночи? Или, напротив, длиннокудрая особа, желая испытать воображение своей пассии, довершила этим феерическим выездом дымчатый замысел природы? Я постоял в ожидании, но дверцы не распахнулись, и в аллею никто не вышел, и пошел в том же направлении дальше.
По мере моего приближения лошади волновались все больше и резко вскидывали головы, задевая друг дружку сбруей. Мне казалось, что я даже слышу ее звон. Но вот я вступил в каретную тень, влажные ветви протянули ко мне свои руки, и место гнедых скакунов заняли густо посаженные кусты. Еще несколько шагов и я оказался у паркового фонаря в обрамлении округлых липовых крон. Ветки шевелились, и "фонарь на запятках" подмигивал обманувшемуся путнику единственным лунным оком.
С той стороны, откуда я пришел, послышался песчаный хруст гравия, кто-то шел тем же путем, что и я. У меня тут же мелькнула блестящая мысль. Я вскочил на подножку моей "кареты" и приготовился выйти из нее, как только ему станет видно меня и весь ночной кортеж.
Мой выход был блистательным и точным, как острие эпиграммы. Увидь я самого себя со стороны, я снова поверил бы в этот мифический ночной союз. Но мой прохожий только едва глянул на меня и, плотнее закутавшись в воротник, прошел мимо. Да и чего я ожидал? Что он примет меня за короля Георга? Я провел рукой по колющейся "гриве" и, ниже надвинув щегольскую шляпу, последовал его примеру. Меня сопровождала модная песенка:
По минутам осыпается
Ожидание невозможного...
Чеховщинки
Вечер был в разгаре, как говорится, "коромыслом дым". Гости отдыхали душой и телом, не забывая при этом о приличиях, и эта тонкость чувств и обхождения приятно сказывалась на общей непринужденной атмосфере. Веселье распределялось по углам и проходам следующим образом.
В центре розовой гостиной пространство между добротным диваном и позвякивающим, игривым буфетом по ширине и от двери до кадки с фикусом в мелкий листочек в длину комнаты было отдано танцующим, и его мерили ритмичными шагами две грациозные пары. Когда дамы на поворотах сталкивались бедрами, их наэлектризованные платья потрескивали и во взглядах пробегала искра.
- Входим в грозовую полосу, - объявлял Иван Аркадьич и разворачивал зеленый крепдешин в горошек брошкой к двери.
Пары расходились, а через две минуты снова притягивались друг к другу, энергично топая каблуками.
На диване, как всегда, размещалась интеллектуальная часть аудитории. Лучшая ее половина сидела на подушке в оборочку, другая просто беседовала с первой. Темы поднимались разные, но в конце концов все сводились к какому-нибудь философскому изречению, поэтому для скорейшего возвращения к праздничной обстановке требовалось много пирожных и сдобы, ну и какого-нибудь к ним чаю.
- Ой, совсем забыла, что мне сегодня надо было на примерку! - говорил голос с подушки.
- А вы выпейте еще ликеру и вспомните.
- А вот моя бабушка для памяти узелки на носовом платке завязывала, - сообщала брошка на очередном повороте и уходила в буфет.
- Как Лев Андреич на пляже?
- И все равно ему так напекло, что забыл огурцы в трамвае!
Диван разражался скрипом и женским смехом.
За кадкой царила субтропическая атмосфера, хоть прямо веером обмахивайся от духоты, и в ней сидели двое, и, на удивление, им никто не мешал.
- Разве вы можете понять? - говорил он. - Вы молоды и беспечны, а мне уже тридцать пять лет - тридцать пять! - и я до сих пор ничего еще не сделал и даже на вас не женился. Проклятые батареи, в холода так не топили!
- Почему же вы не женитесь? - мягко направляла она его в прежнем направлении, обмахивая крышкой от селедочного паштета.
Он задумывался.
- А Бог его знает, почему! Знал бы, не сидел бы сейчас под этим фикусом, как дурак, а имел бы свой, и не такой задрипанный...
- Фикус очень даже хороший, и вы напрасно расстраиваетесь. Вот наступит весна...
Танцующие расступались, пропуская хозяйку с чайным подносом, и снова смыкали свои ряды.
- Будете варенье и крендель с одного блюдца или нет?
- Или нет, - отвечали ей.
Слегка округлив губы, она доставала из буфета дополнительную пару тарелок.
- А чьи именины мы празднуем? - спрашивал тонкий голос на кухне.
- Так ведь ваши!
- Ой, не шутите, Кларочка! У меня нет именин, только день рождения.
- И однако ж заливное съели!
- Вы не объявляли, что без именин есть нельзя.
- А вот сейчас объявляю.
- Поздно, поздно! Все ушло на компенсацию внутренних нужд.
За стеной зажужжало, стали циклевать полы.
- Поздно, говорю! - закричал он в оттянутое сердоликом розовое ухо, стараясь перекрыть шум.
- Ну, так шли бы домой.
- А именины?
Из коридора в комнату заглянул последний, опоздавший гость, человек средних лет и неопределенного рода занятий, тайно посещающий студию танцев. Все стулья были заняты, а канканирующие ему не понравились, и, стукнувшись об угол, он пошел домой, ровнехонько этажом выше, чтоб два положенных часа, в тишине и одиночестве, упражняться в чечетке.
Обратная сторона Л уны
- Вы ведь, кажется, знали Александру Мартыновну Пахомову, что работала в больнице на Слободке?
- Нет, не приходилось, - мой закадычный спорщик отрицательно покачал головой.
- И даже имени не слышали? Ну что вы! В Одессе не было дома, куда б вы ни пришли и ни сказали: "Я от тети Шуры" и перед вами тотчас не раскрылись бы все двери и объятья. Она была удивительным человеком, врачом от Бога. Но речь сейчас не об этом, я возвращаюсь к нашему разговору о великих людях и больших странностях. Так вот от нее я впервые узнал о них в подробностях с иной стороны, получил нечто вроде аудиенции у их личного врача. Помимо большой начитанности и великолепной памяти, хранившей множество стихов на протяжении многих десятилетий, у нее была и другая ценная и редкая особенность: она знала подоплеку взлетов и падений и даже вдохновения свыше. Да, да, не улыбайтесь. К примеру, Пушкин был психопатом. Ему потому и писалось осенью так хорошо, что это пора их расцвета, в то время как все "нормальные" остальные испытывают вполне понятную депрессию.
- Любой другой на моем месте сказал бы, что это святотатство, - откликнулся мой собеседник, - но я не скажу. Продолжайте, вы меня заинтересовали.
Я глянул в окно, на бушующую стихию дождя и ветра, и продолжил. Когда я через блистательные вершины русского "золотого века" и английский романтизм дошел до французского престола, мой приятель опередил мою мысль.
- Уверен, что самым значительным с этой точки зрения был Наполеон.
- Даже не представляете насколько! Этот человек был уникален уже тем, что обладал всеми видами шизофрении одновременно! Снохождение, эпилепсия, "путник"...
- "Путник"?
- Да, представьте себе, что человек впадает в такое состояние, в котором покупает билет на поезд, садится в него и едет, а когда приходит в себя, оказывается где-нибудь за тридевять земель, в другой стране, среди незнакомых людей, без багажа и без денег. Существует даже международная конвенция по возвращению таких "путешественников" домой. Или другая мания. Вы идете в магазин и начинаете скупать в нем всю мебель. Придя в себя, опять-таки с ужасом обнаруживаете, что вся квартира заставлена какими-то ненужными вам предметами, и откуда они взялись, понятия не имеете.