- Звучит занятно, если не знать причины.
- Что касается истинных событий при Ватерлоо, - подошел я к пику моей речи. - Эта громкая битва была также проиграна вследствие болезни. Пребывая в огромном нервном напряжении, Наполеон впал в эпилептический транс, и никто не мог привести его в чувство. Он провел без сознания длительное время, а поскольку в свои военно-стратегические планы никого не посвящал, то генералы не знали, как им следует себя вести по отношению к противнику. Трагедия для императора.
- Но почему же в учебниках истории нет ничего, что...
- Учебники лгут, - прервал я его на полуслове. - Но иногда половина правды и лучше, чем целая правда. Помню, на меня произвела очень сильное впечатление одна юная учительница-правдолюбка, которая рассказала, как в действительности происходила казнь несчастной Марии Стюарт, палач которой не сразу попал на нужный позвонок. В таких случаях я предпочитаю правду опускать, кто в ней заинтересован, сам почитает достоверные и подробные источники.
Пролетел тихий ангел, а ливень за окном, наоборот, все усиливался, и деревья надрывно скрежетали о решетку.
- Луна прекрасна с солнечной стороны, а с другой вечная ночь, - вернулся я к началу нашей беседы. - И если гений и злодейство вещи несовместные, то гений и сумасшествие неспешно прогуливаются под руку.
- А вы ведь, кажется, тоже пишете? - не скрывая своего намека, осведомился он у меня.
- И вам даже не кажется, - подтвердил я.
- И как вы себя при этом чувствуете?
- Великолепно! А вот вам стоит поостеречься. - И дружески ему подмигнув, я отпил свой лазурный коктейль, столь несхожий с сегодняшним небом, а остатками полил цветок в вазоне у окна.
Потом я неторопливо расплатился трамвайными билетиками и, попрощавшись до следующей дождливой пятницы, вышел из кафе. Кажется, мне удалось произвести на него желаемое впечатление, но в отместку мое довольство самим собой было тотчас смыто холодной берлинской зимой.
Преемственность
В тысяча восемьсот шестидесятых годах одна английская мебельная фирма изготовила по специальному заказу предметы обстановки для герцогского дворца. Некоторые из комнат требовали обновления, в том числе библиотека, которую украсила пара новых голубоватых диванов и такие же кресла с тяжеловесным низом.
- Мебель - опора семейных традиций, - любил говаривать герцог, - а опора должна быть прочной и удобной. Что это за мода сидеть на стульях, с которых по обе стороны свешиваешься, как капуста? А если я засну и свалюсь?
Старшие дочери его переглядывались и хихикали, еще больше распаляя воображение главы дома, который рисовал картины мрачных перемен от надежных обеденных столов шести метров в длину к складным финтифлюшкам и бумажным чехлам.
Диван в библиотеке посещали редко, герцог в основном читал в своем кабинете, а дамскому обществу
было не до того. Когда подрос наследник, он сиживал на нем, разглядывая картинки иллюстрированных ботанических энциклопедий или, ковыряя в носу, задумчиво выискивал в рисунке обивки силуэты животных и птиц. Когда его ноги стали доставать до пола, он часами проминал диванные подушки с каким-нибудь заклейменным маменькой приключенческим романом ("Слава Богу, Филипп не читает такую муть", - произносила она после очередной новинки), прячась от бдительного ока наставников, а перейдя в категорию "несносных подростков", скрывался в библиотеке от назойливых расспросов об учебе с кипой журналов о гольфе и лошадях. Еще позднее он ночевал в вольготных объятиях "Карла", чтоб не подниматься наверх и не перебудить всех домашних, обнаружив свой ночной приход, а потом с тою же целью использовал его, будучи весьма счастливо женатым.
Однажды он вернулся домой в довольно поздний час, что в последнее время случалось с ним редко, - в клубе отмечали проделку новой лошади Лонни, которая пришла к финишу на десять минут раньше своего седока. В библиотеке было необычно тихо, в камине тлели розовые поленья. Уютно свернувшись у подлокотника, под лампой спал Филипп-младший, и большая книга с картинками предостерегающе раскинула свои цветные внутренности у его ног. Диван был занят. Диван перешел по наследству. И из уважения к преемственности герцог был вынужден отказаться от прежних своих приятных привычек.
Вклад цивилизации
Мы были на раскопках в Египте неподалеку от Фив. Ничего грандиозного в наших планах не было - расчищали небольшие жилые постройки, освобождали от поздних наслоений узкую "суставчатую" улочку, как мы ее называли за несколько изгибов, напоминающих указующий перст. И все же отдаленность во времени и сиротливость возвращения к жизни благодаря чужим, а не построившим их рукам, настраивали на определенный, торжественно-грустный лад, и нам хотелось сохранить его, не испортив будничностью проблем. По вечерам мы собирались за ужином в одной палатке и под приглушенные тканью ночные звуки вели долгие глубокомысленные беседы, содержание которых было бы трудно повторить. Нас переполняло чувство причастности к вечному, а наше время словно вознесло нас на свой мерцающий, недосягаемый пик, с которого мы разглядывали прошлые цивилизации, как купальщик камушки на дне моря.
- А ведь у них было все то же, что у нас, - воскликнул руководивший нами Пэйн.
- Когда б у них было все то же, как ты говоришь, никакая сила не привела бы меня сюда, - перебил его Макс.
- Я имею в виду другое. Сейчас я развеселю тебя, Макс, поставив тебе такой вопрос, на который ты не найдешь ответа.
- Нет такого вопроса, на который логически мыслящий человек ответить бы не смог, - в его глазах
загорелся азартный огонек спорщика, и, заметив это, Пэйн продолжил подчеркнуто миролюбивым отеческим тоном.
- Если отбросить технические детали, то что изобрела наша цивилизация? В общечеловеческом плане, быть может, культурном... Брак, религия, народные обряды, законы, деньги, бюрократия... Все это вещи старомодные, а что привнесли мы?
Вопрос прозвучал как нельзя более подходяще к обстановке. Под этим тканым потолком с условными тенями, в разнородных, импровизированных одеяниях мы напоминали собой какое-то тайное собрание жрецов, вершащих судьбы мира.
- Может быть, монополия? Этикет? - наконец произнес кто-то после длительной паузы, размышляя вслух с самим собой.
- Нет, дорогой мой, и это уже было.
Мы еще посидели некоторое время, ожидая, что Пэйн предложит нам оригинальное развитие этой темы, которое завершит вечер, но он не склонен был делиться с нами своими золотыми орешками, и мы постепенно разошлись.
Следующий дымно-песчаный день немногим отличался от предыдущего, разве что нашли у полуразрушенной северной стены небольшой глиняный черепок такой формы, что не позволяла определить назначение целого предмета. Весь день мы ломали голову, сравнивая его с таблицами известных археологии древних гончарных изделий, и даже по совету Макса подходили к этому логически. Логика не помогала, скорее даже наоборот.
Вечером мы сошлись за тем же столом, подводя итоги дневных, распекаемых солнцем трудов. Пэйн был озабочен и недоволен собой, что проявлялось у него в легком подергивании правой скулы. Когда тарелки опустели и заструился серебристым джином сигаретный дым, он наконец прервал свое величественное молчание и поделился тем, что его мучило.
- Я так и не смог понять назначение этого глиняного фрагмента, но зато знаю теперь по крайней мере одну вещь, одно общекультурное достояние, - поправил он себя, - автором которого всецело являемся мы.