В момент опасности — это единственно возможный путь для претворения сил большого и культурного народа в плодотворную и спасительную деятельность. Для фашистского режима подобный путь, как видим, невозможен. Ибо только любимое или, по крайнем мере, уважаемое и признаваемое народом правительство может в такой форме поставить вопрос «почему» как исходный пункт пробуждения народных сил. Для фашистского режима сохраняет свою силу старая прусская формула об «ограниченном разуме подданных», потому что, если фашисты рискнут открыть какой-либо клапан, — это может привести к катастрофическому взрыву недовольства, разочарования и раздражения, накоплявшегося годами.
Этот общий контраст, естественно, объясняется социальной сущностью демократии и автократии, каким бы разным ни стало их социальное содержание в ходе исторического развития. Решающим моментом является, несомненно, внутреннее единство широчайших народных масс и демократической системы управления, общее чувство, что эта политическая система является частью их собственной жизни, в то время как в любой автократии государство противопоставляется массам как чуждая сила и окружается религиозным и мифическим ореолом.
Отсюда неизбежно следует, что при той и при другой системе тяжелое военное положение, кризис национального существования, оказывает противоположное влияние на настроение масс. При нормальном положении вещей в буржуазных демократиях существующая правительственная система воспринимается как нечто привычное, но под влиянием тяжелых ударов судьбы в массах возникает осознанная преданность, любовь и готовность к жертвам. При абсолютизме же критическое положение, наоборот, расшатывает религиозный или мифический авторитет власти. Отсюда вытекает необходимость «политики престижа», особенно роковой в опасные моменты.
Поэтому критика правительства в обоих случаях диаметрально противоположна по своей сущности и приводит к противоположным следствиям. В буржуазной демократии она является самозащитой народа и именно потому — одной из наиболее действенных мобилизационных сил. Это влияние самокритики особенно очевидно во время революционных кризисов демократий. Так было во время французской революции (1789 — 1793 гг.), во время венгерской революции 1848—1849 года, во время борьбы Северных штатов Америки против рабовладельческого Юга.
В империалистических же государствах в критике правительства'народом всегда имеется тенденция к разложишю системы. Ограниченный, но чрезвычайно сознательный автократ, русский царь Николай I поэтому запрещал через цензуру даже литературные похвалы своей особе. Он исходил при этом из последовательной предпосылки, что право на похвалу включает в себя и право на порицание, поэтому критика должна быть задушена в корне, в стадии похвалы.
Подобным социальным состоянием автократий, неизбежным отрывом власти от масс объясняется наблюдавшееся не раз в истории «неожиданное» крушение могущественных автократических военных государств. Оно происходит, когда долго подавлявшееся, проявлявшееся только подпольно и с трудом просачивавшееся недовольство населения в критический момент обращается против деспотической системы.
Известные слова великого военного теоретика Клаузевица: «война - продолжение политики другими средствами!, - не только гениальное определение войны; они дают и социальное объяснение структуры государств в мирное время, рассматриваемых ретроспективно, с точки зрения войны.
В рамках нашего изложения невозможно коснуться ряда важнейших, проблем; поэтому позволим себе привести прекрасное и глубокое наблюдение Бальзака, являющееся до известней степени сжатой символической характеристикой этого различия.
Бальзак, личные симпатии которого была на стороне легитимной королевской власти, — в ряде романов рисует деятельность французской полиции от абсолютистского старого режима до буржуазной июльской монархии. Он устанавливает, что аппарат полиции и методы его работы в значительной мере оставались одинаковыми при быстрой смене правительственных систем во Франции, это выражалось, по его мысли, даже в том, что на руководящих постах оставались одни и те же лица. Это проявляется у него в исторической фигуре Фуше, вымышленных образах Корантена и Пейрида. В этом понимание истории Бальзаком совпадает с точкой зрения Токвиля, который видел в буржуазной Франции прямую наследницу политики централизации, проводившейся абсолютной монархией.