— Конечно, поговорим. Нарочно поедем на пароходе. Наговоримся досыта.
— Я бегу. До свидания, Александр Григорьевич.
— До свиданья, Тасенька.
13.
Кашин прилетел на вершину вулкана в 10 часов утра 6 ноября. Он долго ходил по площадкам, придерживая рукой сердце, потому что он был уже не молод и неважно чувствовал себя после резкого подъема на 4-километровую высоту. Бурильщики доложили, что до проектной глубины осталось 15 метров. Бур работал на дне скважины, на глубине трех километров, но трубы хорошо проводили звук, и на поверхности слышен был гул и рев запертых в подземелье горячих газов. Кашин наклонился над скважиной, резкий запах сернистого газа ударил в ноздри. Инженер закашлялся и сказал:
— Немедленно прекращайте работы и эвакуируйте людей. Нельзя играть с опасностью Взрывать надо, и делу конец.
Ломать — не строить. То, что сооружалось неделями, было снято за несколько часов, общежития разобрали, бур извлекли на поверхность, вышку положили наземь, развинтили и погрузили на прицепы, а на место вышек лебедки подтянули целые пакеты широкогорлых труб, которые должны были подводить пар к турбинам Концы труб были обращены к земле как будто они прислушивались, что происходит в вулкане.
Затем приступили к работе подрывники. Они наполнили мешки аммоналом, снабдили взрывателями и осторожно спустили в скважины. Им помогали те из бурильщиков, которым приходилось иметь дело со взрывчатыми веществами, конечно, среди них все умеющий Мочан. На белом снегу появились цветные узоры шнуров. Необходимо было произвести взрыв во всех 12 скважинах одновременно и выпустить газы через все трубы, как бы разделить силу вулкана на 12.
Подготовка заняла весь день. Но вот наступила долгожданная секунда, завершившая труд нескольких тысяч строителей, — труд, начатый еще Грибовым и Виктором Шатровым. В маленькой землянке на склоне горы собрались почти все ведущие инженеры и бригадиры. Были здесь Мочан, и Грибов и Тася. И, конечно, Яковлев, как представитель заказчиков — жителей Камчатки. Даже Дмитриевский прилетел из Москвы, презрев запрещение врачей «Посмотрим, будете ли вы совершать восхождения в моем возрасте», — сказал он. Краснея от волнения, Кашин крутнул ручку подрывной машинки и, забывая о правилах безопасности, выскочил из землянки.
На фоне темнеющего неба смутно синела снеговая вершина. Трубы, нацеленные на землю, уже нельзя было различить. Как это обычно бывает, первые секунды показались томительно длинными, и Кашин успел подумать «Почему нет взрыва? Не оборвались ли шнуры?» А взрыв уже произошел, но огонь и пепел еще неслись вверх по скважине, еще не вышел наружу грохот.
И вот блеснул огонь. Косой язык оранжевого пламени взвился над трубой. Вдали засветился второй язычок, третий… Густой черный пепел заклубился, набирая высоту — это летели из пробитого вулкана кусочки застывшей лавы, захваченные газами.
— Первое в мире искусственное извержение, — торжественно объявил Дмитриевский.
Наконец-то до землянки донесся рев вырвавшихся на волю подземных газов. Разбуженный вулкан рычал гневным басом. И насколько сам он был больше льва, настолько голос его был страшнее львиного рычания.
— При подлинном извержении больше шуму было — хладнокровно заметил Грибов.
Через некоторое время оранжевые языки стали короче, огонь как бы уходил в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только они и светились над темно-голубой горой.
Тогда Кашин решительным движением нажал пластмассовую кнопку, ту, которая приводила в движение заслонки. Горячие газы ринулись на лопатки турбин. Ржавый свет исчез, словно его отрезали ножом. Зрители ждали минуту, другую, задерживая дыхание, затем кто-то тихонько ахнул. Гора внезапно осветилась.
Вдоль и поперек по темному массиву возникли цепочки огней, как бы светящаяся схема больших дорог, идущих по склонам к кратеру. Близкие фонари сияли спокойным желтым светом, дальние рассыпались мелкой звездной пылью. Укрощенный вулкан прилежно работал, разогревая нити в тысячах фонарей. С минуту Кашин любовался этой картиной, затем вернулся в землянку и взял трубку телефона.
— Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху полный порядок. Включайте ваш комбайн. Ка-ак? Почему не работает? — В голосе начальника послышались угрожающие нотки — Примите все меры! Не только Ковалев, сами идите в забой. Сейчас я прилечу и посмотрю, в чем дело.
14.
Мочана не взяли в вертолет. На лаволитейный завод он попал через два часа.
У ворот завода, на дворе и возле устья лавопровода было много постороннего народа. Из уст в уста передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издалека одежду можно было принять за человека, и низкорослый рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.
— Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? — спросил его Мочан.
Рабочий ответил неохотно. Он отлично знал бригадира соперников.
— Управление отказало, — сказал он. — Можете потирать руки. Щит встал, ни вперед, ни назад.
— Нашел чем обрадовать. — Мочан даже плюнул от негодования. — Что я, сенатор какой-нибудь, чтобы радоваться нашим бедам.
— А между прочим из-за вас дело вышло, — крикнул рабочий вдогонку Мочану. — Мы вас поджидали, а лава ждать не хотела, пробилась в тоннель и прихватила рычаги.
— Ну, вот, с больной головы на здоровую. Уже мы виноваты.
— Дайте пройти, товарищи!
На крыльцо вышел начальник строительства и Тартаков. Геолог был бледен, дрожал, заикался. Его грузная фигура понурилась. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного самоуверенного человека.
— Хорошо, что же вы предлагаете сейчас? — говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх.
А тот, должно быть, от волнения не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал торопливо оправдываться.
— Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…
— Почему же вы не предупредили с самого начала?
— Но вы отдали приказ никому не ходить в забой без вашего разрешения.
— Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение, спросили бы…
— Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…
— Глупости какие! Вербина находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в 25 метрах от лавы…
— Но если бы у Вербиной было чувство долга…
— Если бы, кабы, было бы! — с раздражением прервал Кашин. — В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват — вы или Вербина и я. Что вы предлагаете сейчас?
— Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.
— Оставлять нельзя — это правильно. И разбирать нельзя. Лава еще не застыла, а когда застынет, получится пробка, этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать, ногтями? Нет уж, приходится рвать.
— Что рвать?
— Все рвать. Породу, застывшую лаву и комбайн.
— Такую дорогую машину! Мы не имеем права. Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.
Кашин отмахнулся.
— Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с вами. Где инженер? Подрывники вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько попросят.
Мочан, слышавший этот разговор, подбежал к Кашину.
— Михаил Прокофьевич, бригада бурильщиков находится здесь. Я сам бывший подрывник, умею обращаться с аммоналом. Разрешите помочь.
Кашин несколько мгновений, прищурясь, смотрел в лицо Мочану, как будто припоминал, кто это. Затем сказал четко:
— Разрешаю, товарищ Мочан. Понесете в забой материалы. Берите костюмы. Поступите в распоряжение товарища инженера.