— Ой, не смешите меня! — трагически схватившись за голову, вскричал дедушка Семен. — Твоя Софа таки устроит потоп. Войдет в море — и все!
Дедушка Семен ничего не имел против необъятных габаритов Софы. Ему крупные женщины всегда нравились. Он просто не хотел, чтобы Мира Наумовна уезжала. Заранее ревновал ее к чайкам, волнам и этим, как их… кипарисам. Ко всему этому пошло-курортному шлянию. Когда-то в молодости они ездили вдвоем к Черному морю. Не в Одессу, правда. В Ялту. В санаторий. Ему тогда как передовику производства дали путевку. И он, между прочим, не поехал один. Он, между прочим, взял Миру Наумовну с собой, хотя она не была передовиком производства.
Мира Наумовна, приучая дедушку Семена к мысли о неизбежности поездки и, следовательно, временной разлуки, задумчиво пела, как бы случайно:
Хотя сама она родилась не у моря. А совсем даже наоборот — в Белой Церкви. Потом вышла замуж за дедушку Семена и переехала в Киев, чем значительно повысила свой социальный уровень. Тогда дедушка Семен был не дедушкой, а очень даже ничего. Поэтому Мира Наумовна не только повысила свой социальный уровень, но и получила массу положительных эмоций и новых волнующих впечатлений. Совместила приятное с полезным, так сказать. И после всего этого она собирается в Одессу! Одна!
Дедушка Семен, как бы не слыша многозначительного пения Миры Наумовны, в противовес ехидно напевал про этот бандитский город:
На что Мира Наумовна усиливала ностальгическое пение, превращая лирическую мелодию в маршеобразное подтверждение своих намерений. Но дедушка Семен, не сбиваясь, продолжал основную тему:
Таким образом он не только косвенно давал понять, что девочки все еще будоражат его неугомонную душу, но и что сам он ого-го какой молодец, не хуже таинственного Васьки-Шмаровоза. И Мира Наумовна о-о-чень рискует, оставляя его без присмотра. Но Мира Наумовна, по-видимому, недооценивала его способностей и легкомысленно пренебрегала намеками на готовность тряхнуть стариной.
Она собирала чемодан. Про чемодан — отдельное слово. Чемодан, извлеченный из сарая, из-под культурного слоя, образованного керогазом, ржавым утюгом, сломанными санками, протертый от пыли и паутины, был еще довоенный. Тех времен, когда на курорт ездили обстоятельно, со вкусом. Он был фибровый, коричневый, с прочной ручкой и двумя блестящими замочками. Самое главное — он был настолько глубоким и вместительным, что запросто мог сойти за сундук средних размеров и требовал достойных нарядов.
Оля по выходным, прихватывая вечера будней, шила новое и перелицовывала старое. Разве можно насовсем выбросить чесучовый костюм? Сейчас такой чесучи уже никто не делает. Этот современный поплин и в подметки чесуче не годится. Оля распарывала, осторожно тюкая стежки краешком трофейного лезвия «Золинген». Тут требовалась ювелирная точность: одно неверное движение — и дырка! И пропадут драгоценные два сантиметра ткани, запрятанные в швы. Швов в старом костюме — тьма египетская. Вытачки, складочки, вставочки, кармашки… Нина сидела, затаив дыхание, и смотрела. А Оля все тюкала, тюкала лезвием — и вот наконец материя освобождалась из плена и превращалась в причудливо вырезанные лоскуты. Потом тетя их отстирывала, нежно теребя в теплой мыльной воде, чтобы не расползлись, сушила и гладила, прошпаривая влажную ткань утюгом. Паф-ф-ф! И старых строчек не видно. Можно кроить и шить платье. Ой, нет! Пока еще рано. Бабушка Лиза согласилась вышить гладью. Чесуча белая с зеленоватым отливом, поэтому нитки мулине бабушка подобрала салатовые. Ах как красиво!
В сборах принимал участие весь двор. Ну не весь, конечно. Тетя Паша рыбачка не принимала. Она в курортах не понимает. И дядя Петя рыбак не принимал. И Зина тоже. С ней все равно никто не разговаривает. И толстая Бася всерьез не учитывалась: какая из нее советчица? Она сама влезла со своими советами.
На лавочке сидели Мира Наумовна, тетя Фира, тетя Голда и Нина. Грелись на солнышке. В беседке пока неуютно и сыро, хотя снег давно растаял. Уже середина апреля, тепло. Ручьи, пробежавшие по двору, начисто отмыли булыжники, по которым ходят в магазин, на работу, на рынок и в школу. Остальное пространство уже покрылось кудрявой невысокой травой. Скоро она отрастит мелкие зеленые бубочки, обрамленные малюсенькими беленькими лепесточками, и будет терпеть, когда по ней ходят и бегают. Ходят взрослые: в сараи за чем-нибудь нужным, белье вешают или снимают, примяв траву огромным алюминиевым тазом. Зина даже выварку выволакивает, мало ей таза. От этого в траве получаются лысины и видно, что растет она в мелком золотистом песке. Дети бегают по траве, носятся, валяются.