Стайлз никогда не забудет момент, когда за ним по парковке, полной нерабочих и разворованных машин, несутся сразу несколько зомби — щенков и котят, как любит говорить Скотт, — они бегут, несмотря на переломанные конечности и кишки, стелющиеся по пыльному асфальту, и приходится выжимать из себя последнее, потому что в руках лишь бесполезный пистолет без заветной пули — даже самому себе не получится даровать милость. А еще он не ел нормально уже несколько дней, свидетельство тому — темные круги под глазами и слабость во всем теле, которая вскоре может стать причиной его смерти от зубов ходячих. И когда они, лихорадочно скалясь и щелкая сгнившими, покрытыми кровью зубами, настигают Стайлза недалеко от входа в какое-то здание, он готовится биться с ними голыми руками (и, возможно, незаряженным пистолетом, металлическим корпусом которого можно проломить череп хотя бы одного мертвеца), как вдруг… один… второй… третий… четвертый… Один за другим зомби падают как подкошенные, а из пробитых черепов и глазниц торчат самые обычные монетки — только уже слегка обшарпанные и заржавевшие, ведь теперь незачем копить в карманах звенящие кругляшки, чтобы спустить их в каком-нибудь кофейном автомате…
Его неожиданным спасителем оказывается хмурый парень с щетиной цвета обсидиана — и Стайлз отчего-то задается вопросом, орудовал ли тот бритвой до всего этого безумия или же так и ходил с растительностью на лице, которая, стоит признаться, ему крайне шла. Стилински умоляюще смотрит на Криса Арджента и не очень-то и скрытно двигает бровями, кивая в сторону своего «героя», который уже разворачивается, чтобы уйти. Потому что стоять на одном месте сейчас — непозволительная роскошь, стоит всегда быть начеку, дабы ходячие не застали врасплох.
Хватает лишь шипения Стайлза: «мы не можем так просто его отпустить» и поддакивания Эллисон: «он прав, пап», и незнакомец оказывается принят в их немногочисленную группу. Тот явно желает отказаться, — потому что как иначе можно воспринять сведенные вместе брови и бледные пальцы, до хруста сжимающие винтовку? — однако из-за угла выруливают зомби… много зомби… и Стайлз быстро тянет парня к машине, а тот и не сопротивляется — жизнь все-таки дороже.
Их группа, пополнившаяся на еще одного человека, негласно посвящает парня в свои планы, а от Тео так и прет самодовольством, мол: это я, это из-за меня они тут надрываются и тащатся в Центр по контролю заболеваниями в Северной, мать его, Каролине. По виду и не скажешь, что этот саркастичный засранец — единственная надежда человечества на спасение от мутировавшего вируса. Стайлз уверен, что иммунитет к укусам достался тому в комплекте с заносчивостью. Ведь как иначе можно объяснить то, что спокойно прохаживаясь мимо зомби, принимающих его «за своего», и имея возможность ментально воздействовать на остатки их разума, тот всячески отказывается помогать в борьбе с ними? Мол вам надо — вы и деритесь, а мне и так хорошо.
— Может, уже назовешь свое имя? — не выдерживает Крис, бросая на новенького быстрый взгляд через зеркало заднего вида, когда день уже начинает близиться к концу, а от парня удается вытащить лишь односложные «нет» в ответ на предложения Скотта глотнуть воды. Стайлз даже удивляется, как это ему самому хватило терпения не сорваться и не начать допытываться до парня первым, но ответом всему служит глубокая морщинка между чужими бровями и искривившиеся губы, словно тот испытывает нескончаемую боль (душевную, отмечает по себя Стилински и глушит свое зарождающееся любопытство в самом зародыше — всему свое время).
Ответ следует спустя пару минут, когда группа на него и не рассчитывает. Сухое «Десять Тысяч» режет уши получше канцелярского ножа, и Тео свистит, тыкая локтем Стайлзу под ребра: «А я-то думал, что Стайлза ничего не переплюнет».
— Ммм, а ты… — осторожно начинает Эллисон, — уверен, что это твое имя?
— Теперь да, — бросает парень и, скрестив руки на груди, закрывает глаза, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Скотт посылает Стайлзу удивленный взгляд, на что тот просто пожимает плечами и показывает Тео кулак, потому что тот уже было открывает рот для очередного комментария.
С наступлением сумерек машина погружается в хрупкую и эфемерную тишину, которая готова в любую секунду смениться ревом, хрипом и стонами, но пока лишь прерываемая сопением Эллисон и сладкими причмокиваниями Скотта, привалившегося к плечу Тео, — Стайлз в который раз жалеет о канувших в лету фотоаппаратах и мобильных телефонах, вот это был бы компромат! Десять Тысяч прижимается лбом к стеклу, все так же не распутывая скрещенных рук, и если бы не намозоленные пальцы, отстукивающие ритм на бицепсе, можно было бы предположить, что тот спит. Стайлз честно пытается удержаться от вопросов, но ладно, он и так держит свое любопытство на коротком поводке с самого обеда, уж извините — придется бровастому новичку потерпеть.
— Почему «Десять Тысяч»? — негромко спрашивает он, чтобы не разбудить остальных и, отчего-то, не услышал Крис. Парень все так же не открывает глаз, однако пальцы успокаиваются и замирают неподвижно, свидетельствуя о том, что Стайлз услышан. — Это что, ты типа столько задолжал коллекторам? И когда мир рухнул, у тебя проснулась совесть? Нет, — сам себе отвечает Стилински, — нет, нет, нет. Слишком банально… Тут что-то другое… Может, это количество твоих любовных похождений? С такими-то бровями… Или нет! Я знаю! Это означает-
— Ты когда-нибудь замолкаешь? — Десять Тысяч, наконец, открывает глаза, но только затем, чтобы тут же измученно их закатить.
— Извини, чувак, не в этот раз, — пожимает плечами Стайлз.
Ответом служит тишина, и лишь глава их небольшой группы что-то мурлычит на переднем сидении, отдаленно напоминающее хиты Queen. Стилински уже и не рассчитывает на продолжение их «беседы», как Десять Тысяч, словно нехотя, произносит:
— Это моя цель. Десять тысяч. Столько зомби я собираюсь убить.
— Оу. Это круто, мужик. Нет, правда. Намного лучше моих предположений. И…как? Ну, в смысле, сколько у тебя уже на счету?
Он быстро открывает окно, выуживая из кармана военных штанов свою рогатку и очередную монету. Машина как раз проезжает мимо зомби… ну, по крайней мере, его верхней половины, потому что остальной части тела явно не наблюдается, — вместо нее ниже живота свисают кровавые, потемневшие от разложения кишки, волочащиеся по пыльному асфальту, однако серо-болотные руки все еще пытаются хоть до чего-нибудь дотянуться.
— Одна тысяча триста двадцать один. — Отвечает Десять Тысяч и, прицелившись, метким выстрелом посылает монетку прямо в череп. — С половиной.
___________________
Они колесят от одного города к другому, ища припасы в разгромленных и разграбленных супермаркетах и аптеках; зачищают небольшую деревеньку от толпы щенков и котят (Эллисон еще весь день вытаскивает из волос ошметки разлетевшихся мозгов); голодают и мучаются от недосыпа, когда на пути встречаются особенно запустевшие районы… И Десять Тысяч проходит через все это вместе с ними. Отстреливает с винтовки ходячих, прикрывая их спины во время вылазки; тащит на себе раненного Скотта, после засады в Колдуэлле; молча протягивает Стайлзу последний глоток своей воды, когда тот заходится в жутком кашле; покруче остальных рычит на Тео, стоит Рейкену начать наглеть больше обычного.
Он все так же немногословен и отпускает реплики лишь в случае крайней необходимости — например, когда Стайлз начинает дергать его за рукав и просить пострелять из его рогатки. Однако его присутствие рядом с остальными членами группы ощущается настолько гармонично и правильно, что даже всегда настороженный Крис отечески хлопает его плечу и предлагает сесть за руль.
Со временем Стайлз начинает понимать, что ему куда более комфортно и интересно лежать на крыше машины вместе с Десять Штук, вполголоса разговаривая о кинематографе и литературе (кто бы мог подумать, что этот хмурый парень собирался после колледжа поступать на сценариста), чем слушать неизменную болтовню Скотта. И пусть они тщательно избегают разговоров о прошлом, о той… нормальной жизни… и о людях, которые навсегда останутся в воспоминаниях, Стайлз чувствует, что именно такого общения — простого и умиротворенного — ему не хватало все это время, пока он с битой наперевес сносил головы зомби и пытался быть твердой, непоколебимой ступенькой в лестнице на пути к спасению мира.