Все меняется, когда кожа на Тео начинает отдавать синевой, сначала проявляясь еле заметными пятнышками на шее и щеках, а затем открашивая все его тело в ультрамариновый цвет. И группа непременно подшутила бы над ним и его поразительной схожестью со Смурфиком, если бы тот не выглядел так, будто у него вот-вот остановится сердце, а легкие от затяжного кашля выпрыгнут наружу.
Напряжение в группе все нарастает, и если раньше можно было делать вид, что все под контролем, и рано или поздно они доберутся до ЦКЗ и благополучно передадут Рейкена ученым, чтобы из его крови сделали вакцину, то теперь становится ясно — время неумолимо бежит от них прочь, а они даже понятия не имеют, что происходит с Тео (Эллисон предполагает, что его тело борется с чужеродными антителами, начиная их отторгать, и сама мысль об этом вызывает лишь чистейший ужас).
— Как думаешь, мы успеем добраться до места? — еле слышно спрашивает Стайлз, положив голову на живот Десять Штук. Тот накручивает на палец чужие отросшие пряди и вздыхает.
— Мы обязаны. Если не успеем, то нам крышка.
— Не очень-то обнадеживающе, — фыркает Стайлз и щипает Десять Тысяч за бок. — Ты должен был сказать, что «Да, Стайлз, конечно, мы успеем. Ученые разработают лекарство, мир вернется в прежнее русло, а в дневной рацион снова войдут бургеры за два доллара».
— Но тогда бы я соврал. Потому что исход всего никому не известен. А ты — единственный, кому я не хочу врать.
И Стайлзу не нужно быть оборотнем с суперслухом, чтобы понять — это были самые искренние слова, что услышал Стилински за последние несколько лет.
___________________
— А я ведь говорил! Предупреждал их! Ну конечно, зачем слушать болтовню Стайлза!.. «Так только в кино бывает, не страдай ерундой. Разделимся — так быстрее территорию завода обследуем». Обследовали, блин, — мысленно чертыхается Стайлз, безуспешно дергая руками, опутанными грубой выцветшей веревкой, которая грубо впивается в запястья. Два обросших мужика просто выскочили на него из складского помещения, скрутили и запихнули в багажник в лучших традициях кинематографа. Стайлзу даже немножко стыдно, что его так легко застали врасплох, но пару ударов битой он все же успел сделать! Жаль только она так и осталась валяться на бетонном полу, они ведь через столько с ней прошли!..
Когда становится известно, что его не собираются убивать — пока, по крайней мере — Стайлз недоверчиво косится на «похитителей» и кусает губу, чтобы не сказать ничего лишнего. Когда ему дают переодеться в чистую одежду и знакомят с пожилым мужчиной, того же возраста женщиной и несколькими девушками с потухшими взглядами, заявляя, что он теперь — часть их семьи, Стилински впадает в ступор и щипает себя за руку, потому что происходящее начинает напоминать какой-то странный сон. Когда на примере одной из девушек ему показывают, чем он будет заниматься в этой, так называемой «семье», Стайлз сглатывает и молится, чтобы Десять Тысяч нашел и забрал его от этих сумасшедших. Потому что… что-что…, а вот заманивать на дороге мужиков своим телом и, когда те потеряют в трейлере бдительность, оглушать их и забирать чужие «пожитки» — едва ли можно считать его голубой мечтой…
Только его заводят в столовую, где стоит сервированный овальный стол, он пытается сбежать, с силой толкая одного из мужчин, но все заканчивается рассеченной бровью и ноющей болью в ребрах — увы, не у похитителей. За столом его ноги привязывают к стулу, а мужчины с двух сторон от него словно невзначай поглаживают охотничьи ножи и револьверы, лежащие рядом с ними. Желание геройствовать сразу же исчезает. Пока. Однако есть он все равно отказывается, стараясь не смотреть на вкусно пахнущее мясо, от которого доносится запах дымка, здраво рассудив, что за ночь от голода он не умрет, зато придумать что-нибудь сумеет.
Однако ни ночью, ни на следующий день, ни после придумать, а уж тем более сбежать не получается. Ему в уши льются сладкие речи о том, как здесь замечательно, нос непрекращающе щекочет аромат горячей еды, а надежда на то, что группа найдет его и спасет, тает с каждой проведенной минутой в этой «семье». Похитители, особенно их «отец», вызывают толпы мурашек по всему телу и желание втянуть голову в плечи, укрыться одеялом и заткнуть уши. Вокруг них будто по кирпичикам выстроена жуткая и зловещая атмосфера, словно ходишь по заброшенной психиатрической больнице, в которой, тем не менее, еще бродят ее пациенты.
Стайлз рисует себе в голове образы друзей, Десять Тысяч, да даже Тео — только бы не свихнуться по ночам в темноте отведенной ему комнаты, когда слышит завывания «матери семейства» и шорохи за дверью.
Шанс представляется совершенно неожиданно — «сыновья» уходят патрулировать периметр за забором, а все остальное семейство готовится завтракать… и совершают первую за столько дней оплошность — оставляют на столе неподалеку от Стайлза небольшой нож для резки мяса. Со всей силы проткнуть руку «отца», пригвождая ту к лакированной поверхности, — секундное дело. И пока все пытаются понять, что произошло, он дает деру.
Он петляет между строениями — домом, гаражом, амбаром, теплицей — а по его душу уже бегут члены «семьи». Крики и звуки перезаряжаемых затворов набатом отдаются ушах, а когда позади мелькает силуэт, то забежать в какую-то дверь кажется самым логичным вариантом.
Но то, что Стайлз там находит… В прохладной, слабо освещенной комнате с металлическими столами… на длинных крюках почти до самого пола свисают обезображенные… человеческие тела. У кого-то нет руки, у кого-то ноги, у кого-то вообще болтается лишь верхняя часть туловища… Рты у них зашиты черной нитью, а в глазах — чистейший ужас вперемешку с адской болью, и Стайлз понимает, что… они еще живы! Словно в подтверждение раздается мычание, и Стилински от неожиданности отступает назад, натыкаясь спиной на хирургический столик с разнообразными ножами, топорами, пилой для работы с костями… Резко накатывает тошнота, а руки и ноги немеют от ужасающей картины… Кровь не просто каплями, а нескончаемым потоком стекает из отрубленных конечностей, кое-где виднеются освежеванные места… На ум приходит картинка вкусно пахнущего мяса, всегда подаваемого к столу, и горло перехватывает спазмом.
Воздух словно исчезает из легких, которые, по ощущениям, перетягиваются леской, — сдавливая, врезаясь, лишая кислорода. Изо рта вырываются хрипы, а внутри расползается страх от того, что он так и не успеет сделать вдох и попрощается со своей жизнью из-за накатившей панической атаки. Ноги не слушаются, а болтающиеся на крюках тела только лишь ухудшают ситуацию.
Внезапно слышится какой-то выкрик, и появившийся перед глазами Десять Тысяч кажется галлюцинацией из-за асфиксии, хочется закрыть глаза, поддаться, и, взглянув напоследок на отчего-то испуганного парня, провалиться в блаженную тьму, где нет места всему этому кошмару. Однако крепкая хватка на плечах возвращает ощущение реальности пола под ногами, а ушей достигает знакомый голос, доносящийся словно сквозь толщу воды. «Дыши, ну давай же. Дыши, Стайлз».
Секунды стремительно утекают, воздуха почти не остается, а паника не отступает даже под обжигающими прикосновениями Десять Штук.
Когда его губ касаются чужие, Стайлз от неожиданности замирает, и внутри словно лопается воздушный шарик. Паническая атака распускает свои щупальца, освобождая внутренности от убийственной хватки. Стайлз делает вдох, и воздух блаженно проникает в легкие. Десять Тысяч не отрывает от него взволнованного взгляда, все так же крепко сжимая пальцы на его бицепсах, и это, пожалуй, первый раз, за исключением их ночных разговоров, когда Стилински видит того без привычной маски безразличия и безучастия.