Если человеческие, в том числе детские, жертвоприношения и не были в Киеве 980-х годов обыденными, то в особо торжественных случаях людей в жертву богам приносили несомненно[71]. Во второй главе этой книги уже упоминалось о принесении киевлянами жертвы богам в благодарность за победу их князя над литовским племенем ятвягов: признательные насельники «матери городов русских» попытались заклать богам варяга-христианина, на которого выпал жребий; его отец, тоже христианин, заступился за сына, и оба были убиты. Церковная книжность сохранила их христианские имена — Феодор и Иоанн. Отец и сын стали первыми (по времени подвига, а не по времени канонизации) русскими святыми; Борис и Глеб по времени убиения следуют после них, но причислены к лику святых братья были раньше.
Старшие княжичи еще могли видеть эти дикие, душераздирающие сцены, когда несчастных, в том числе детей, волокли к жертвеннику и их кровь орошала землю. Эти впечатления ожесточали сердце и приучали к тому, что убивать легко, либо — отвращали от многобожия и убеждали в превосходстве новой, доброй веры — всё могло быть по-разному. Борис же и Глеб уже были взращены, выпестованы в христианстве. Их первые годы прошли под сенью величественной Десятинной церкви — храма, в котором духовно присутствовала Богородица, простершая свой покров над Киевом. Посвящение Богородице «символизировало высшее небесное покровительство и защиту новообращенному народу в целом», Богородица была «защитницей всего “нового” христианского народа и его предстательницей перед Господом»{193}.
Они должны были знать — и от отца, и от матери (если ею была Анна), и от корсунского священника грека Анастаса, которого Владимир привез из Херсонеса и сделал настоятелем храма, — о подобии, о символической соотнесенности Десятинной церкви, кафедрального храма Киева, и Константинополя — центра христианского мира, столицы православной Империи. «Приняв веру Христову от православной Византии, Русь тут же постаралась устроить свою столицу — Киев во образ столицы Византии — Константинополя, — писал протоиерей Лев Лебедев. — Уже в X веке постройкой и освящением знаменитой Десятинной церкви Успения Пресвятой Богородицы Киев, подобно Константинополю, посвящал себя Царице Небесной: 11 мая 330 года равноапостольный император Константин Великий посвятил свою новую столицу Богоматери, что было отмечено в греческом месяцеслове как праздник “обновления Царьграда”, и на этот день <…> 12 мая <…> равноапостольный князь Владимир назначил освящение Десятинной церкви, повелев внести это событие как праздник в месяцеслов русский»{194}.
Пространство города, в котором они родились и жили, тоже было сакральным и носило для братьев отблеск великого Царьграда.
Храм был грандиозен. «Эта огромная каменная церковь, судя по сохранившимся фундаментам, в XI в. немногим уступавшая по размерам Софийскому собору, строилась под руководством “мастера от грек”, конечно, несколько лет и была заложена в 990 (989) г. сразу после принятия христианства. По своему характеру это была княжеская церковь, через которую осуществлялась инициатива князя в христианизации населения и проведении той политической и экономической программы, которая была с ней связана. На политическое значение этой церкви указывает то, что она должна была стать русской преемницей древнего и священного Корсуня-Херсонеса, поверженного Владимиром: в нее были перенесены мощи Климента Римского, умершего в ссылке в Крыму, похороненного в этом городе, и его ученика Фива и другие реликвии. Клименту был посвящен, вероятно, один из приделов церкви. <…> Исследователи, занимавшиеся изучением фундаментов Десятинной церкви, видят в ее строительстве два этапа: первоначальный, относящийся к концу X в. (трехнефный, шестистолпный храм, по М.К. Каргеру, возможно, с дополнительными галереями по северной и южной сторонам, по Г.Ф. Корзухиной), и вторичный, который относят к первой половине XI в., до 1039 г. — времени ее нового освящения. Этот второй этап представляют новые галереи с севера и юга. <…> При этом, основываясь на том, что фундаменты западной части были более глубокими, Корзухина предполагает, что они “несли на себе и более монументальные наземные сооружения”, чем северная и южная галереи; “не исключена возможность, — пишет исследовательница, — что Десятинная церковь X в. имела с боков открытые галереи, а с запада — закрытые помещения или притвор”»{195}. По мнению искусствоведа Г.К. Вагнера, возможно, еще при Владимире были построены боковые галереи и экзонартекс — внешняя пристройка к притвору-нартексу с западной стороны, паперть, имевшая в византийской архитектуре форму открытой галереи. «Усвоение Русью Типикона (Устава. — А. Р.) Константинопольского патриаршего богослужения требовало очень большого внутреннего пространства, в котором настоятель Десятинной церкви корсунянин Анастас и пришедшие с ним священники могли бы воспроизвести службу Константинопольской Софии. <…> С другой стороны, миссионерский характер Десятинной церкви столь же непреложно требовал особого развития ее западной части, предназначавшейся для оглашенных (готовящихся принять крещение и еще не имеющих право входить в сам храм. — А. Р.). Первое было достигнуто путем устройства боковых галерей, по существу, равнозначных боковым нефам, а на западе к основному объему примкнул экзонартекс»{196}.
71
Этнолог и историк В.Я. Петрухин обратил внимание на то, что летописец в сообщении о человеческих жертвоприношениях воспользовался выражениями из Библии, ставшими в христианской книжности стереотипом: «описание идольских жертв в летописи — распространенная цитата из Псалтири», встречающаяся и у богослова и проповедника, Отца Церкви Иоанна Златоуста, и в византийской хронике Георгия Амартола, к славянскому переводу которой многократно обращались древне русские летописцы. «В Псалме 105 (35—38) избранный народ обличается в том, что смешался с язычниками <…> и служил “истуканам их”, “и приносили сыновей своихь и дочерей в жертву бесам”». Исследователь видит здесь пример, скорее, обнаруживающегося «общего наследия библейско-византийского литературного “этикета”, чем связь с реалиями или пережитками языческого “быта”»