Впрочем, Глеб вряд ли смог получить на самом деле это предупреждение, если Ярослав его посылал. (Сомневаться в таком добродеянии новгородского князя, считая, что из властолюбия он косвенно поспособствовал гибели отрока Глеба, у нас нет оснований.) Глеб не пытается бежать от убийц, видя их ладью-«насад»{442}. А ведь совсем юный Глеб в отличие от Бориса не был изначально готов принять смерть, он приемлет свою участь и молится за своих врагов только уже схваченный ими. Его мольба о пощаде, обращенная к убийцам, — одно из самых эмоциональных, самых трогательных мест в древнерусской литературе:
«Блаженный понял, что хотят убить его. И, глядя на убийц кротким взором, омывая лицо свое слезами, смирившись, в сердечном сокрушении, трепетно вздыхая, заливаясь слезами и ослабев телом, стал жалостно умолять: “Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? Если есть какая обида, то ведите меня к князю вашему и к брату моему и господину. Пожалейте юность мою, смилуйтесь, повелители мои! Будьте господами моими, а я буду вашим рабом. Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость. Побойтесь сказавшего устами апостола: 'Не будьте детьми умом: надело злое будьте как младенцы, а по уму совершеннолетни будьте' [1 Коринф. 14: 20]. Я же, братья, и делом и возрастом молод еще. Это не убийство, но живодерство! Какое зло сотворил я, скажите мне, и не буду тогда жаловаться. Если же кровью моей насытиться хотите, то я, братья, в руках ваших и брата моего, а вашего князя”».
Но все эти ранящие чувствительное сердце просьбы были бессмысленны: «И ни единое слово не устыдило их, но как свирепые звери напали на него. Он же, видя, что не внемлют словам его, стал говорить: “Да избавятся от вечных мук и любимый отец мой и господин Василий (крестильное имя Владимира. — А. Р.), и мать госпожа моя, и ты, брат Борис, — наставник юности моей, и ты, брат и пособник Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся! Уже не увижу вас в жизни сей, ибо разлучают меня с вами насильно”. И говорил плача: “Василий, Василий, отец мой и господин! Преклони слух свой и услышь глас мой, посмотри и узри случившееся с сыном твоим, как ни за что убивают меня. Увы мне, увы мне! Услышь, небо, и внемли, земля! И ты, Борис брат, услышь глас мой. Отца моего Василия призвал, и не внял он мне, неужели и ты не хочешь услышать меня? Погляди на скорбь сердца моего и боль души моей, погляди на потоки слез моих, текущих как река! И никто не внемлет мне, но ты помяни меня и помолись обо мне перед Владыкой всех, ибо ты угоден ему и предстоишь пред престолом его”» («Сказание об убиении Бориса и Глеба»){443}.
Эти моления, естественно, не являются «записью» подлинных молитв юного князя. Убийцы вряд ли оставили ему достаточно времени для таких прошений и сетований, всё было проще, грубее и быстрее. Но психологически они вполне достоверны.
В самом убиении Глеба содержатся, возможно, какие-то отголоски древнего обряда. Князя убивают не сами посланцы Святополка во главе с Горясером, а собственный слуга, причем это повар, и он этнически и, возможно, религиозно «чужой», «чуждый»: имя Торчин — это этноним тюркского народа (торков), выходцы из которого служили русским князьям. Подобным образом позднее, в 1097 году, князя Василька Теребовльского поручат ослепить овчарю Берендею, чье имя является обозначением другого тюркского народа. (При этом летописец называет Берендея «торчином» — торком{444}.) Убийство Глеба поваром похоже на жертвоприношение, при этом «свои» злодеи — посланцы Святополка не решаются сами зарезать ребенка. Но в христианском смысловом пространстве это преступление предстает подобием Крестной Жертвы Христа: не случайно и «Повесть временных лет», и «Сказание о Борисе и Глебе» называют убиваемого агнцем, как Агнцем Небесным символически именуется Иисус Христос[128].
128
Такие именования Христа Агнцем в Новом Завете постоянны: Ин 1: 29, 36; 1 Петр. 1: 19; Откр. 5: 6 и др. В ветхозаветной Книге пророка Исайи есть образ «Раба Господнего», который «яко агнец пред стригущим Его безгласен» (53: 7); в христианской традиции, начиная с Деяний святых апостолов (8: 32—35), он истолковывается как символ-предречение о Христе и о Его Крестной смерти. Глеб в «Сказании…», умоляя убийц о снисхождении, называет себя молодой лозой. Это тоже уподобление Христу: Иисус в Евангелии от Иоанна (15: 1) символически именует себя виноградной лозой.