Кантор не столько отвечает на этот вопрос, сколько задает дальнейшие:
Искусство доавангардное различается по культурным и историческим реалиям, а искусство авангардное — сплошь похоже, где бы ни было произведено… значит ли это, что авангард слил разные культурные традиции воедино? Зачем он это сделал? Потому ли, что выражает общие надмирные чаяния? Или потому, что выражает страсти толпы, которые одинаковы в любой культуре?
А вот совершенно блестящий пассаж, словесно, литературно блестящий; тут Маркс и Шпенглер вместе:
Развитие искусства авангарда совпало по времени с новой экономической стратегией современного мира, когда золотое обеспечение валюты перестало существовать и для нового экономического рывка потребовалось ввести тотальное кредитирование всех всеми. Он, подобно современной бирже, раздает векселя и акции — то есть просто настриженную бумагу, каковую бумагу объявляет непреходящей ценностью <…>. Революция в отличие от авангарда — векселей и гарантий под будущее не выдает. Она ничего не обещает, она требует обещанное исполнить. Революция вменяет счет миру сегодняшнему и требует расчета тоже сегодня же, прямо сейчас, не отходя от кассы <…>. В отличие от авангарда, существующего в рамках экономики кредитов и долгов, революция имеет дело с наличными. Революция — это сведение счетов.
Сегодняшнее общество, таким образом, и не только русское, но и западное, — это «пирамида», жульническая финансовая схема. Проблема в том, что нынешние революции делаются не для сведения счетов, а для вступления в ту же пирамиду, в ту же схему. В этом смысл произошедших в России перемен. Кантор называет это «капиталистическим реализмом». Вообще провозглашенные коммунистической русской революцией идеи интернационализма реализовались именно на Западе, как капиталистический интернационал, по-нынешнему глобализация. В очередной раз подтверждается мысль о России как подсознании Запада. Сегодняшнее общество тотально подчинено экономике и ее потребностям. По-другому это называется консьюмеристский тоталитаризм. Сегодня свобода не противоположна деньгам, а как бы и сводится к их приобретению. То есть огромные массы энергии отключены от творчества. В этом смысл победы Запада над Россией. Революции же не происходит потому еще, что возник феномен, который Кантор называет «прибавочная свобода»: это то, что на внешнем уровне выступает как права человека. Хорошо это или плохо, Кантор не обсуждает: это для него так.
Но если это так, то почему авангард, победивший на Западе, и не только в живописи, нужно связывать с фашизмом? Тут Кантор высказывает и развивает мысль, которая очень многим, почти всем в России, покажется особенно парадоксальной:
Главный вопрос нашего времени следующий: существует ли европейская идея помимо христианства? <…> Если же существует идея, которая предшествовала христианству и на основе которой было принято христианство, то требуется сформулировать, какая же это идея.
Почти нет сомнений в том, что такой идеей мог быть единственно только фашизм.
Слово фашизм пугать никого особенно не должно — это слово может при настоятельном желании быть заменено на слово «рыцарство». Собственно, в новейшую историю фашизм и был внедрен в качестве субститута рыцарства <…>. Рыцарство воплощает неуемный дух, склонный к экспансии и вооруженному вмешательству, характер, непримиримый ко всякому препятствию, победительную страсть, направленную на совершение некоего выразительного деяния, того, что будет отличаться от обычных поступков и заслужит название подвига. <…> Подвиг — это не обязательно хороший поступок, это прежде всего выдающийся поступок, который хорош именно своей экстраординарностью. Это, невнятное для людей оперирующих христианской моралью, представление о хорошем как могучем — лежит в основе рыцарства.
У Кантора вроде бы получается, что Европа, утратив христианство, не вернулась и к рыцарскому архетипу, коли фашизм и коммунизм — дети авангарда — оказались преодоленными. Авангард тоже ведь своеобразное рыцарство. Современная Европа – это постмодернизм, то есть паразитическое существование на культурную ренту, ничего создать Европа уже не может. Таким образом, современными рыцарями оказываются американцы, но ведь их фашистами никак не назовешь. Кантор сбивается, путается в этих сложных темах, возвращается к ним снова и снова на всем протяжении громадного романа. И рыцари у него тоже ведь разные, он вспоминает христианский тип рыцаря — поклонника Прекрасной Дамы, это пушкинский рыцарь бедный. В общем выходит, что для Запада органичны как активистский фашизм, так и компромиссная, беспринципная позиция, которую он называет философией коллаборационизма.