Выбрать главу

Вот отсюда ведут обычное объяснение: популярность Некрасова оттого вроде бы идет, что он отвечал идеологическим требованиям тогдашних читателей — демократической и народолюбивой интеллигенции. Эйхенбаум показал, что дело было много сложнее и тоньше:

Любители биографии недоумевают перед «противоречиями» между жизнью Некрасова и его стихам. Загладить это противоречие не удается, но оно — не только законное, а и совершенно необходимое, именно потому что «душа» и «темперамент» одно, а творчество — нечто совсем другое. Роль, выбранная Некрасовым, была подсказана ему историей и принята как исторический поступок. Он играл свою роль в пьесе, которую сочинила история, — в той же мере и в том же смысле «искренне», в каком можно говорить об «искренности» актера. Нужно было верно выбрать лирическую позу, создать новую театральную эмоцию и увлечь ею <…> толпу. Это и удалось Некрасову.

Противоречие (нынче вроде бы и забытое — во всяком случае, в советское время замалчивавшееся) — было то, что Некрасов писал о страданиях народа, а сам играл в карты в Английском клубе и даже, что особенно обидно, — выигрывал. Об был человек, старинным слогом говоря, безнравственный. Где-то у Корнея Чуковского, известного знатока Некрасова, я прочитал, что Некрасов обил облучок своей кареты гвоздями, чтоб мальчишки и всякая рвань не цеплялись, в то же время, написав стихотворение с негодующим обвинением такой моды. Ну а про оду Муравьеву-вешателю, усмирителю Польши, и напоминать незачем, случай хрестоматийный. Вот в этом контексту и нужно рассматривать приведенное высказывание Эйхенбаума: поэт — не столько личность, сколько носитель определенной роли, поэт как человек — сам по себе, а его так называемый «лирический герой» сам по себе. На этом особенно настаивали формалисты, к числу которых принадлежал Эйхенбаум: нельзя, читая стихи, составить представление о человеке. Правда, иногда это их методологическое различение скандально проваливалось, как было в случае с Есениным: они говорили, что погибающий в кабаках Есенин — стихотворная тема, а не индивидуальная трагедия; а Есенин взял да и повесился, так сказать, наперекор формалистам.

Как из такого затруднения выйти в случае Некрасова? Чем был его демократизм — ролью или поступком?

Дело в том, что его позиция выходила за рамки литературы, и не в смысле сочувствия униженным и оскорбленном, а в силу объективной демократизации российской жизни. Демократия — это не только политическое понятие (правовой строй, свободы печати и прочее), но еще и демографический, так сказать термин, реалия социальной статистики. Есть понятие «массовое общество» и «массовая культура», и для их существования не первоочередно обязательны либеральные политические институты. Феномен массовой культуры появляется всюду, а не только на свободном Западе. Советский Союз был массовым обществом — и в этом смысле демократическим: «демос» составлял его культурную массу.

Но это как раз и началось в эпоху Некрасова. Появился разночинец, демократический читатель, не умевший читать французские книжки, малотиражные и дорогие, и на него стали работать всякого рода «журналисты», как тогда говорили, — то есть издатели периодической литературы, завоевывающей массовый рынок, пошла в ход газета. Вот и Некрасов был такого рода журналистом — законным в генеалогическом ряду наследником Булгарина, Полевого и Краевского (с последним он сам сотрудничал в издательском деле: «Современник» Краевского и Некрасова). Кстати, о пресловутом «Современнике»: он отнюдь не был лучшим журналом своего времени, это легенда, старательно муссировавшаяся большевиками. Лучшим, в смысле качества художественной продукции, был журнал Каткова «Русский вестник», у него печатались все русские классики, включая Льва Толстого и Достоевского. «Современник» был не лучшим журналом, а более тиражным, коммерчески успешным — ориентированным на тогдашнюю читательскую массу — разночинцев. Дело не в так называемой передовой идеологии, а в понижении культурного уровня — вот причина успеха «Современника». И Некрасов, умелый журнальный делец, ловко на этом играл — не менее ловко, чем в карты в Английском клубе.