Один из самых запоминающихся моментов фильма — тот, когда уже старая Джэйн поет песенку, принесшую ей славу в детстве: песня называется «Я люблю папочку, а папочка любит меня»; надо посмотреть, как не так уж и старая (54 года), но сильно загримированная под старуху Бетти Дэвис изображает девочку.
В этой сцене подводится какой-то биографический итог Бетти Дэвис — девочки, не любимой не способным любить отцом. Похоже, что и она за всю жизнь так и не полюбила никого, даже собственных детей. Конечно, это свидетельство невротического характера. Но таким тяжелым невротикам иногда выпадает в жизни шанс — при условии, что они наделены художественным талантом. Бетти Дэвис сказала в одном интервью: «Из всех отношений моей жизни лучшими были отношения с работой».
Однажды в детстве Бетти Дэвис на рождественской елке играла Деда Мороза, и на ней загорелась одежда от елочной свечи. Она вспоминала, что главным ее ощущением было: вот мой момент, я сейчас самая важная! Это едва ли не лучшая из всех возможных манифестаций художественной натуры.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/444389.html
* * *
[Русский европеец Николай Страхов] - [Радио Свобода © 2013]
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня - Николай Страхов. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Николая Николаевича Страхова (1828 – 1996), русского философа, критика, публициста, многие не пожелают причислять к русским европейцам – хотя бы даже потому, что главный сборник его статей назывался «Борьба с Западом в русской литературе». Будем исходить, однако, из того, что он был другом и сотрудником таких гениев русской литературы, как Лев Толстой и Достоевский: такая связь стоит патента на европеизм. Страхов заметил и вытащил в столичную культурную жизнь еще одного гения – Василия Розанова. Вообще же Страхов считается одним из трех китов так называемого позднего славянофильства, или почвенничества, наряду с литературным критиком и поэтом Аполлоном Григорьевым и Данилевским, автором книги «Россия и Европа». А славянофильство, надо помнить, несмотря на его как бы националистический, порой и шовинистский покров, было явлением в сущности европейским – местной, русской разновидностью мирового движения романтизма.
По образованию Страхов был биолог, защитил магистерскую диссертацию – «О строении костей плюсны у млекопитающих». Первоначальным его увлечением была философия, - он автор своего рода философской системы «Мир как целое»; само название говорит о преимущественно гегелевском влиянии. Но главным занятием его жизни стала, как и водится у русского пишущего интеллигента, литературная критика и публицистика. Страхов – первоклассный критик, вернувший этому сомнительному везде, а в России в особенности, занятию необходимое качество эстетической оценки. Аполлон Григорьев и Страхов преодолели предрассудки так называемой реальной критики, видящей в литературном произведении, прежде всего и единственным образом, документ общественной жизни. Эксцессы этой реальной критики дошли до того, что в пресловутые шестидесятые годы ею был отвергнут Пушкин. До геркулесовых столбов эстетического невежества дошел Чернышевский, утверждавший, что настоящее яблоко лучше нарисованного – в искреннем непонимании того, что нарисованный, то есть эстетически представленный объект, не может ставиться в сравнительную связь с реальным.
Страхов вместе с Григорьевым сумели противостать этому варварству. Это не значит, однако, что они были абстрактными эстетами – защитниками чистого искусства. Они сотрудничали в журналах Достоевского «Время» и «Эпоха», а это были боевые органы почвенничества. То есть у Страхова была своя идеология. Она исходила из общеромантической посылки об органической структуре самого бытия, понять строение которого нельзя упрощенными, механизирующими, количественными методами естественных наук. Подлинный инструмент цельного знания – искусство: отзвук старого лозунга Шеллинга: «искусство как органон философии». И в ход у русских почвенников пошли биологические аналогии, тем более, что Страхов и Данилевский были биологами по образованию. Страны и нации – аналог живого, как бы растительного мира, каждая из них вырастает из некоего семени, они преформированы своим, сказали бы мы сейчас, генетическим строением. И подлинная национальная литература – та, которая сумеет найти, выразить и по-своему, в идеальной форме вырастить это бытийное ядро нации, народа, отечества. Писатель, сумевший сделать это, становится классиком. Именно так – первым из всех русских критиков – понял и оценил Страхов Льва Толстого, его «Войну и мир»: