Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/439579.html
* * *
[Борис Парамонов: «Без короны лучше»]
15.03.2008 03:00 Борис Парамонов
Недавно телекомпания Эй-Би-Си показала двухчасовой документальный фильм об английской королевской семье. Рэйтинг был рекордный – самая популярная программа вечера, 14 с лишним миллионов зрителей. Я, будучи культурным снобом, симулирующим консерватизм, тоже сел смотреть. Бросил через двадцать минут.
Это было очень скучно. И дело даже не в качестве самого зрелища, а в той жизни, которая была запечатлена. Жизнь королей скучная: мертвый ритуал. Чего стоят сцены визитов к королеве английских премьер-министров (показали и Брауна, и Блэра): якобы докладывают и спрашивают соизволения. Это как чтение программы правительства на открытии сессии парламента: всем же ясно, что составлена программа самим правительством, но читает королева. При этом тронный зал, и королева на троне, и принц-консорт, и мантия, ниспадающая по ступеням, ведущим к трону. Смотришь на эту мантию и вспоминаешь «Двенадцать»: «Сколько бы вышло портянок для ребят, / А всякий раздет-разут».
Понятно, что в Англии сколько угодно республиканцев, невыносимо раздраженных всей этой дорогостоящей мишурой, на которую идут деньги налогоплательщиков. Но монархистов – еще больше: это зрелище, а народ любит зрелища. Даже и американцы, в количестве четырнадцати миллионов, два часа глядели на эти – живые ли? – картинки.
Можно сколько угодно отвращаться от массовой культуры и в пику простецкой современности ностальгировать по музейной старине. Но музей и должен быть музеем, и экспонаты музейные должны висеть на стенах, а не двигаться по залам Букингемского дворца, а тем более на вольном воздухе. Посмотрев на королеву и на эту жизнь больше пяти минут, ощущаешь, что это само воплощение скуки, что вся ее и прочих членов королевской семьи «активность», вся эта благотворительность и фотосессии в толпе подданных настолько вымучены и внутренне, даже и внешне пусты, – что поневоле понимаешь покойную принцессу Диану. При ее жизни я ей никак не сочувствовал, да и смерть ее была, что ни говори, малоприлична, но даже за эти двадцать минут можно понять, как это было невыносимо, – понять ее бунт. Она была живая, а живой не должен жить среди манекенов. Сологуб писал: «Кто знает, сколько скуки / В искусстве палача»; можно сказать, что палачом Дианы была скука.
Но в фильме Эй-Би-Си была одна замечательная сцена: королева позирует для официального портрета знаменитой американской фотохудожнице Анн Лейбовиц. И вдруг та говорит: «Ваше величество, не могли бы вы снять корону – будет лучше». Королева, натурально, отказалась.
Потом показали несколько королевских снимков Анн Лейбовиц: это было замечательно. Что в общем понятно: искусство выразительнее жизни, но жизнь тем берет, что она жива – когда она жива.
«Все короли дрянь» – так называется одна глава в «Приключениях Гекльберри Финна», в которой Гек рассказывает негру Джиму о европейской истории. Это, конечно, сильное упрощение, но в любом случае Анн Лейбовиц лучше.
Как известно, жизнь коротка, а искусство долго. Интересно, переживет ли оно английскую монархию?
Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/439245.html
* * *
[Русская европеянка Марина Цветаева] - [Радио Свобода © 2013]
Марина Ивановна Цветаева (1892—1941) — самый крупный поэт двадцатого века. В так называемой «большой четверке» русской поэзии (Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Ахматова) ей нужно отдать первое место. Мандельштам — поэт равного дарования и столь же трагической судьбы, но у Цветаевой мощнее ее тема: Мандельштам — это борьба за культуру и гибель в этой борьбе, а Цветаева — это уже сама русская история, сама Россия в ее катастрофическом провале. Место Мандельштама — Пантеон, сонмище поэтических богов; место Цветаевой — Ад, Россия как ад. Вот простая объясняющая параллель: если Мандельштам — это Солженицын, то Цветаева — Варлам Шаламов. Дело не в том, кто выжил, а кто погиб, а в том, какое длящееся впечатление остается от их творчества. В случае Мандельштама это всё та же «тоска по мировой культуре», по «всечеловеческим холмам, синеющим в Тоскане». Мандельштам, что ни говори, — это небо. Цветаева — оставь надежду всяк, сюда входящий: ад, онтологический провал. И душа ее из этого ада стремится не на небо, а — в никуда, в ноль бытия.