Борис Парамонов: Но Владимир Турбин — сам человек оттепельный, то есть из той эпохи, когда в издательствах еще знали слова «сиена» и «фиск». А ныне о нем, о Леонове пишущие, тоже в этой сиене, похоже, не слишком разбираются. Приведу примеры. Очень активно пропагандировать Леонова начал Дмитрий Быков, за что честь ему и хвала. Он пишет в статье о Леонове (журнал «Русская жизнь» — увы, скончавшийся):
Диктор: «Леонов сегодня значим, как никогда. Он понял больше остальных — и сумел, пусть впроброс, пусть полунамеками, это высказать; мы к его свидетельству подбираемся только сейчас. Обидно будет, если гений окажется погребен под общей плитой с надписью «невостребованное».
Борис Парамонов: Тут важно, что произнесено слово «гений». Увлеченность Быкова видна уже на этом примере. Гениальным в «Пирамиде» он назвал видение Леоновым человеческого будущего в селекции второго сорта «человечины» (леоновское слово) и отсюда — скатывание к апокалиптической катастрофе. Человечина будущего не имеет, да и не надо жалеть о ней, о второсортной. Можно сказать, что философия «Пирамиды» фиксирована Быковым правильно, но дело в том, что это не Леонова философия, а Достоевского. Вся «Пирамида» — долгое подведение к Легенде о Великом Инквизиторе, где инквизитором выступает, натурально, Сталин. Но тут огромный роман и схлопнулся, как теперь говорят. Сталинский разговор в этой сцене настолько не дотягивает до огненных глаголов Великого Инквизитора, что начинает походить уже не на Достоевского, а на Олдоса Хаксли. Ну да, у Леонова еще апокалипсис, а не только резвящиеся сексуальные младенцы прекрасного нового мира, но и апокалипсис — из Достоевского: эпилог «Преступления и наказания».
Вообще это было бедой Леонова, писателя действительно крупного, — эта его тотальная зависимость от Достоевского. Шкловский еще в двадцатые годы писал: Леонов настолько хорошо подражает Достоевскому, что заставляет сомневаться в своем собственном существовании. Как видно на примере «Пирамиды», это влияние он так и не преодолел. У него много своего, и большого, значительного, но это свое задвинуто, заслонено, поглощено Достоевским.
В той журнальной статье Быков сообщил, что обширную книгу о Леонове пишет Захар Прилепин. Ну вот она и появилась — в седьмом и восьмом номерах «Нового мира». Странная публикация. Сам Прилепин пишет:
Диктор: «Вообще же восприятие судьбы писателя исключительно через политическую призму кажется нам вопиюще абсурдным и даже стыдным. Выстроена некая оптика, где грех (грех ли?) принятия власти (именно советской власти) является фактором, определяющим отношение к писателю, причем зачастую фактором вообще единственным. Вот так мы, значит, воспринимаем немыслимо разнообразный божественный мир. Ты получал советские ордена и был признан и издаваем — выходит, ты безусловно грешен и, значит, изыди из литературы! Освободи место для узников совести и невольников чести».
Борис Парамонов: Но на страницах новомирской публикации как раз ничего не говорится о Леонове как художнике — это очень подробная сводка биографических материалов. Мы узнаем, к примеру, что Леонов был в Архангельске мобилизован в белую армию, получил офицерский чин, что он всю последующую советскую жизнь опасливо и понятно скрывал. И этот же факт Прилепин кладет в основу единственно подробного описания леоновского художества — романа «Дорога на океан». Там взаимоотношения политотдельского начальника Курилова с его подчиненным — начальником железнодорожных мастерских Протоклитовым, бывшим белым офицером, отражают, пишет Прилепин, отношения Сталина и Леонова. Но это как раз малоинтересно. Мало ли из какого житейского сора растут стихи, не ведая стыда. В романе интересно и первоначально значимо то, что Курилов, тип большевика, активно переделывающего русскую жизнь, дан больным, умирающим, на что в свое время обратил внимание недовольный Горький. Океан — прекрасное будущее, в которое устремлен Курилов, — это смерть, небытие. Это как у Чехова в пьесах: какой прекрасной будет жизнь на земле через двести, через триста лет! А пьесы Чехова и суть фантазии о смерти, как всё его позднее творчество, как «Невеста» или «Дама с собачкой».
Надо полагать, что в книжном издании Прилепин скажет и о других леоновских сочинениях. Но уже видно, что они не слишком его интересуют, а если интересуют, то понимать их в реальной сложности он не способен. Ему интересна, какая у кого из критиков, ругавших Леонова, была фамилия. Тут он недалеко ушел от Лобанова.