Аноним с анонимкой
по тропинке в обнимку
имярек с имяречкой
над застенчивой речкой
водомерки стрекозы
извлеченье занозы
неизвестный художник
глина кровь подорожник
В этом стихотворении ни прописных букв, ни знаков препинания – всё еще впервые, до грамматики, до правил, до прописей, до препон.
И в том же первом цикле – уже видение если не конца, то цели:
Близок заветный брег.
Крепок законный брак.
Сердце, Ноев ковчег,
что же ты ноешь так?
Разве трюмы пусты,
нечем детей кормить?
Разве не сможешь ты
целый мир населить?
Мне встретилось в одной умной статье о Вере Павловой уподобление героини ее стихов библейской Суламифи. Но можно вспомнить и другой библейский образ, еще древнейший, – Ева, прародительница Ева.
О, это отнюдь не лунная Лилит! Луна – кажется, единственный у Веры Павловой объект ненависти:
Развалясь на пол-окна,
тварь бесполая,
смотрит полная луна
в лоно полое.
Что ты, как солдат на вошь,
смотришь, подлая?
Что ты кровь мою сосешь,
тварь бесплодная?
Нетрудно заметить, что подлинный герой этого стихотворения – буква “л”. Кажется, что предельное задание Павловой - писать даже не словами, а буквами. Тут сказывается главное свойство ее поэтики – крайняя сжатость, экономность, краткость. Есть буква “и краткое”, но у Павловой, кажется, все буквы краткие. Неудивительно поэтому, что и сами стихотворения короткие – редко больше восьми строк (а в “Однофамилице” сплошь восьмистроки). Именно поэтому ее стихи производят оглушительный эффект: эта сжатость стремительно расширяется и взрывается - эмоцией.
Вот еще пример игры с одной буквой – на этот раз не о луне, а о солнце:
Солнце на запястье дню
запонка,
закатилось в западню
запада.
Завтра смотрит на меня
заспанно,
чайной ложечкой звеня
завтрака.
И это не просто упражнение с буквой “з”, а опять же предельно сжато выраженная эмоция – есть еще завтра, но это уже закат. (Это цикл ХХIII – о старении женщины.) И вот еще из этого цикла – опять без прописных, точек и запятых, как в ранние дни:
поправим подушки
отложим книжки
я мышка-норушка
твоей подмышки
малиново-серый
закат задёрнем
гардиной портьерой
периной дёрном
Это стихотворение даже не о смерти, а о могиле. Вера Павлова всегда писала о смерти, во всех книгах. Это тема предельная, на краях, и Веру тянет заглядывать за край, производя немыслимые словесно-буквенные пируэты. Вспомню опять же прежнее, из книги “Четвертый сон”:
С омонимом косы
на худеньком плече,
посмотрит на часы
поговорит по че-
ловечески, но с
акцентом прибалти-
Посмотрит на часы
и скажет: без пяти.
Здесь та же виртуозная игра с буквами, когда единственная согласная делается рифмой. Колоссальная сила недоговоренности – близости и несказанности одновременно: без пяти.
Вера Павлова вообще делает со словами и буквами всё что хочет: например, может поставить в строку девятисложное слово, не нарушив стихотворного метра:
Трещина в обшивке. Чем заткну?
Страсть бы подошла, да вышла вся.
Батискаф любви идет ко дну
разгерметизировавшийся.
Вера Павлова любит буквы, по-другому и не скажешь. Это у нее “паюсная абевега”. Драгоценная деталь: она, как Солженицын, всегда ставит точки над “ё” - отдает букве всё, что ей причитается. Она не буквоедка, а букволюбка. И буквы ее тоже любят.
Я говорил, что, разбив сплошной поток своих стихов на темы, Вера Павлова от этого выиграла, стала сильнее, чем прежде. Это не надо понимать в том смысле, что тема в стихах важнее всего. В поэзии нет темы вне словесного мастерства.