Это привело, конечно, к резкой переориентации самих методов психотерапевтической работы. Для Фрейда невроз – враг, которого нужно выманить из крепости бессознательного, разоблачить и уничтожить, Для Юнга чуть ли не наоборот: невроз нужно понять как указание на ценные содержания бессознательного и соответствующим образом его истолковывать. Чуть ли не культивировать.
Этот сюжет можно резюмировать так, и это сделал сам Юнг: если Фрейд понимал бессознательное как подполье индивидуальной жизни, редуцировав, сведя бессознательное к сексу, то Юнг произвел, как он говорит, амплификацию бессознательного, то есть расширение, увеличение – увидел его психическим основанием человечества (а не одного отдельно взятого человека). Бессознательное коллективно. И тогда сюжеты бессознательной душевной жизни приобрели совершенно иное значение. Юнг вывел эти сюжеты из душного сексуального подполья на просторы и выси человеческого существования. Именно так: глубина – предусловие высоты, из глубины мы взываем к Господу, а не проваливаемся в ад. Если взять Данте, то для Фрейда бессознательное это ад, а для Юнга - путь из ада на ту высоту, где любовь движет солнца и светила.
Александр Генис: Кто из них больше продвинулся к истине? Где тут наука, а где скорее искусство – о чем, между прочим, всё время говорят критики Фрейда, оценивая его психоанализ.
Борис Парамонов: Фрейд если и не совсем наука, то всё-таки психоанализ куда научнее аналитической психологии Юнга. Он не научен в той мере, в какой о человеке вообще невозможно научное знание – о душевно-духовных его измерениях, конечно, человек как материальное тело со всеми потрохами остается в распоряжении науки. Зачислен по химии, как говорил Герцен, что было у него метафорой смерти. Но когда человек жив, то ведь он не сводим к телесности и ее законам. В том-то и дело, что человек как целостность не попадает под научный анализ. Наука вообще не изучает целостностей, ее метод – методологическая абстракция, искусственное выделение группы явлений, внутри которых устанавливаются закономерные отношения. И вот Фрейд, фрейдовский психоанализ потому научнее, что он методологически сужает человека, редуцирует его (в данном случае к сексу). И вот в этих сознательно зауженных рамках становится возможным выделить группу явлений, вполне подверженных анализу и пониманию.
Александр Генис: То есть, психоанализ работает как раз потому, что он редуцирует человека до невротика?
Борис Парамонов: Да, психоанализ берет человека суженным, то есть научно. Говоря философски, Фрейд создал новый метод, но не новый предмет изучения. А ошибка его главная, и очень распространенная на всей истории мысли, в том числе философской, та, что он метод превратил в мировоззрение. То есть изучать и лечить человека, сведя его к сексу, можно, но возводить секс в последнее основание бытия нельзя.
Александр Генис: Но тогда юнгианство - не наука и не работает как психиатрическая практика?
Борис Парамонов: Думаю, что дело обстоит именно так. Юнгианство – некое интегральное мировоззрение, говорящее именно о целостности человека, избегающее методологических сужений. Но знание, им даваемое, потому и нельзя назвать научным.
Александр Генис: Как же в таком случае назвать учение Юнга? Искусством? Или, может быть, философией?
Борис Парамонов: В том-то и дело, что ни то и ни другое. Философия, как ни крути, - рациональное знание, а искусство создает эстетически значимые предметы. Ни того, ни другого Юнг не дает. Его учение можно назвать по старинке – гнозисом: это некое усмотрение истин о бытии, никакой верификации, однако, не подлежащих.
Александр Генис: Нам пора подводить резюме. Поэтому вернемся к главному: как обстоит с юнгианством как мировоззрением? Ведь оно стало весьма популярным, причем, именно в Америке.
Борис Парамонов: Да, здесь было очень в ходу некое поп-юнгианство, есть такой Джозеф Кэмпбелл, популяризатор Юнга, его книги стали бестселлерами. Коренной, естественный и социально-исторический индивидуализм американцев в этом случае понимается не просто в его фактической данности, но при помощи жвачки из Юнга поднимаются на высоту исполнимой и достигнутой духовной задачи. Как у Сэлинджера: некий оптовый похоронщик говорит ученикам частной школы: Мне в моей жизни помогает только Господь! А Холден Колфилд представляет картину: едет такой богомолец в своем кадиллаке и молится: пошли мне, Господь, побольше покойничков.