– Слушай меня внимательно, это в твоих интересах. Отныне ты будешь подавать на этот стол всё, что тебе скажет Борис. Если что-нибудь будет не так… Пеняй на себя!
А мне скомандовал:
– Давай, Борис, заказывай, а я потом подойду.
Генерал стоял, как телеграфный столб. Он с большим удовольствием меня кусал бы, резал, вешал, стрелял, но… Надо было выполнять распоряжение маршала.
Я прекрасно понимал его положение. Спокойным, интеллигентным голосом, глядя генералу в глаза, начал заказывать:
– Всем по пачке “Казбека” (курили мы все махорку-самосад), водочки, сёмужки, ветчинки…
Заказывал я неторопливо, зная, что с каждым словом заказа ему делается всё хуже и хуже, а мне всё лучше и лучше. И вот так было всегда, когдамы приходили к маршалу Георгию Константиновичу Жукову. Один раз, когда я заказывал, генерал над моим ухом всё время скрипел от злости зубами. Меня это тоже раздражало. Когда дошло до водки, я сказал генералу:
– Принесите пять бутылок водки, чтобы вам не бегать взад-вперед…
Он не выдержал, громко крикнул:
– Б…дь! – и убежал.
…С тех пор прошло много лет. Маршал Жуков умер, познав в жизни всё – мирскую славу и царскую опалу. Я с гордостью вспоминаю нашу дружбу. И вовсе не потому, что каким-то образом оказался пригретым великим полководцем. Дело в том, что я дружил не с Маршалом Советского Союза Жуковым, а с простым, открытым русским мужиком, каким был в обыденной жизни Георгий Константинович».
Глава III
Семья, друзья, карьера
Марсианка
Отгремела война, и наш герой вернулся к мирным заботам: продолжил карьеру в ансамбле. У молодого красавца-танцора отбоя не было от поклонниц, но Боря не искал легких путей, а выбрал в подруги жизни… «марсианку». Впрочем, обо всем по порядку и от первого лица.
Галина Рыбак
«Галит Рыбак – моя будущая жена – и я работали вместе артистами балета в Ансамбле шродного танца Украины. От меня сначала не возбуждала как девушка, но раздражала как человек.
На фоне балетных танцовщиц Галя выглядела на читанной и эрудированной. Шутки, подковырки в свой адрес Галя попросту игнорировала. От наплевательски относилась к моей изобретательности и смотрела на меня как на телеграфный столб. Правда, иронично улыбалась. И я в этой иронии читал: “Боже, мальчик, что ты выпендриваешься, лучше бы книжку почитал”. Это меня выводило из себя, и я не знал, чем ей досадить.
Как-то в гастрольной поездке от и ее подруга Кочубинская купили на двоих духи “Манон”. Желая хоть чем-то досадить и обратить внимание на себя, я в их отсутствие забрался в номер и выпил весь флакон. Трое суток мне было плохо: меня качало из стороны в сторону, во рту ощущал мыло “Коти”. Галя не обратила на это никакого внимания, а Кочубинская пожаловалась балетмейстеру Павлу Вирскому. Он успокоил девушку: “Марина, никакой трагедии нет, просто Борис дней пять будет писать “Тройным» одеколоном”.
Так и жилимы со взаимным неприятием и равнодушием. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Вождь народов Сталин протянул Западной Украине “руку помощи”. А вместе с рукой к бедным полякам и западным украинцам послали наш ансамбль. Скажем так – чтобы не грустилось.
Первым пунктом остановки нашего ансамбля был город Тирасполь. Он произвел на нас, дикарей, ошеломляющее впечатление. Чистый, светлый, люди прекрасно одеты, все красивые и улыбаются, в магазинах всё есть… Ни одного пьяного, все вежливые, как в сказке.
Весь ансамбль бросил вещи в гостинице и убежал но магазинам. Лишь два человека не бросились в этот барахольный омут – Галя и я. Мы остались вдвоем, вместе пошли ужинать.
Целый месяц мы были на гастролях в Западной Украине. И всё это время наш ансамбль но звонку будильника бежал покупать шмотки. Здесь были уже в ходу советские деньги, и цены для нас были смехотворными. Английский костюм, например, стоил 100 рублей, швейцарские часы – 20, столько же стоили лучшие туфли. Я, к примеру, получал тогда зарплату 1000 рублей (старыми).
На концерте никто из танцовщиков и танцовщиц не мог ног поднять, не было сил. Они не спали, па еду времени не оставалось, в голове у всех крепко засели тряпки, и больше ничего. Никто ни с кем не здоровался, глядя на человека, они видели не его, а демисезонное пальто. Все осунулись, постарели, и, честно говоря, противно было на них смотреть.