Вот он, «мусат» — не то тебе молот, не то кресало!
Целый рассказ — и ох какие воспоминания! — о второй и последней их зарубежной поездке с весны по осень 1865 года. На сей раз только в Германию. Опять пожил Эльпидифор в Берлине, а следом промелькнули Крейцнах, Висбаден, Гамбург и Вюрцбург… В Висбадене сделали больному уже вторую, столь же, как и первая, бесполезную операцию. Не раболепно — душевно привязался Эльпидифор к ожесточенному страданиями старику. И все, что шло в последующие годы от шахматовского благодеяния, принимал спокойно и серьезно, как выдаваемую в рассрочку плату за былые, подчас докучные, мелочные труды. Сидя за границей, не забывал Эльпидифор заботиться о младшем брате Матвее: то перешлет ему деньги, то купит сапоги, а потом и вовсе пристроил его через старика в саратовский дом Шахматовых швейцаром. А генеральша все тревожилась: «Доволен ли ты Ельпидифором? Успокаивает ли он тебя? Образумился ли он? Вот кабы грубости-то он оставил…»
«Образумился» же Эльпидифор, видимо, быстро — в конце июня того же 1865 года в Гамбурге получено было от барыни письмо, где между прочим стояло: «Ельпидифору от души желаю щастия в женитьбе».
В самый канун последней поездки за границу повстречалась и полюбилась Эльпидифору, как и он, невысокая, чуть скуластенькая, с небольшими глазами — с виду совсем простенькая Дуняша, и как-то сразу «спелись» их натуры в мирно-спокойном ладе, будто от веку были знакомы. Такое впечатление, быть может, совсем не случайно: неоднократно упомянет в своих записках внучка старого барина Евгения Александровна «Дуняшу, камеристку мамы» — Марии Федоровны. Ведь несколько лет, до 1861 года, жил в Смоленске, будучи губернским окружным прокурором, сын барина Александр Алексеевич Шахматов со своей Марией Федоровной. А невеста Эльпидифора — родом-то из смоленского города Гжатска… Видно, и покинула она навсегда родные края, отправившись за своей хозяйкой. Второе же «пересечение» и того любопытней: из восьми месяцев 1864 года, прожитых стариком и Эльпидифором в Петербурге, совпадают два месяца с пребыванием там же Марии Федоровны, надо полагать, с верной горничной. Жила Мария Федоровна у родни, потому что ждала ребенка, вскоре родившегося сына Алексея. И выходит, именно тогда, при общении старика с невесткой, и состоялось знакомство камеристки жены барского сына с камердинером самого барина. Внутри шахматовского же семейства, шахматовскими же обстоятельствами оказался предрешен для Эльпидифора и Дуняши вопрос об их союзе. Генерал Шахматов выбор служителя одобрил: Дуняшин отец, Гаврила Коноплев, был не голый вертопрах — имел в Гжатске живописную и переплетную мастерскую, сам слыл хорошим мастером-золотопечатником.
В сентябре 1865 года, сразу по возвращении Эльпидифора на родину, в Петербурге, молодые обвенчались. Под руку, притихшие от счастья, замерли они на старом снимке, бездумно-доверчиво глядя перед собой. Оба одеты не без столичного «шика». На женихе черный костюм, черный жилет и узкий галстук на крахмальной манишке; ухватился он одной рукой за свисающую из-под фрачного борта цепочку, на указательном пальце другой руки — перстень… На невесте светлое в полоску платье, колоколом расходящееся книзу, с широкой отделкой по подолу, сверху наброшена черная кружевная накидка… Одну такую карточку подарил Эльпидифор своей суженой, пожалуй что не без влияния чувствительного стиля своего барина, сделав на ней надпись, полную нескладной, но подлинной нежности: «Дуняша, в минуту грусти взгляд твой встретит на лице моем все… Твоя жизнь дает мне силы на все, чем могу тебя успокоить».
Конечно, барыня их поздравила, но на мужнину просьбу взять еще и будущую жену Эльпидифора в горничные ответила твердым отказом. Устала она от перемен «фрейлин», тем более, добавила не без язвительности старуха, «зная нрав Эльпидифора, не могу рассчитывать и на жену его…».