Патриарх макнул спицу в масло и протянул руку, пытаясь начертать крест на челе боярыни. Она же, «яко храбрый воин, вельми вооружився на сопротивоборца», протянула свою руку вперед, отстраняя протянутую к ней руку Питирима со спицей, со словами: «Не губи мя, грешницу, отступным своим маслом!» И позвенев своими кандалами, продолжала: «Чего ради юзы сия аз, грешница, лето целое ношу? Сего бо ради и обложена есмь юзами сими, яко не хощу повинутися, еже приобщити ми ся вашему ничесому же. Ты же весь мой недостойный труд единым часом хощеши погубити. Отступи, удалися! Не требую вашея святыни никогда же!»
Услышав такие слова и поняв, что миссия его провалилась, патриарх пришел в ярость и закричал: «О исчадие ехиднино! Вражия дщи, страдница! [300]» Уходя из Вселенской палаты и «ревый, яко медведь», он приказал своим слугам: «Поверзите ю долу, влеките нещадно! И яко пса за выю влачаще, извлецыте ю отсуду! Вражия она дщерь, страдница, несть ей прочее жити! Утре страдницу в струб!» Морозова отвечала тихим голосом: «Грешница аз, но обаче несть вражия дочь (то есть дьяволова. — К. К.), не лай мя сим, патриарх: по благодати бо Спасителя моего Бога Христова есмь дщерь, а не вражия. Не лай мя сим, патриарше!»
Слуги по приказу Питирима начали избивать боярыню, сбили ее с ног и за цепь потащили по полу. Падая, она сильно ударилась головой о пол, так что ей показалось, будто голова ее раскололась пополам. «И влекуще ю по полате сице сурово, яко чаяти ей ошейником железным шию надвое прервав, главу ея с плеч сорвати им. И сице ей влекоме с лестницы все степени главою своею сочла» [301]. После этого ее снова отвезли на Печерское подворье. Было уже девять часов утра…
Этой же ночью патриарх Питирим допрашивал княгиню Урусову и Марию Данилову, рассчитывая, что хоть одна из них окажет повиновение патриаршей власти. Но страдалицы, «благодатию Божиею укрепляеми свидетельствоваху крепце и являхуся, яко о имени Господни готовы умрети, нежели любве Его отпасти». Патриарх попытался помазать маслом и княгиню Евдокию, но та сбросила со своей головы покров и «опростоволосилась», что для замужней женщины на Руси считалось великим позором. «Яко же убо древле, — пишет автор Жития боярыни Морозовой, — самаряныня Фотиния при Нероне кесари сама со главы своея своими руками кожю садра и верже на лице мучителево — сице и наша трихраборница, егда виде патриарха с масленою спицою идуща к ней на помазание, вскоре покрывало главы своея снем и простовласу себе сотворши, возопи к ним: «О безстуднии и безумнии! Что се творите? Не весте ли, яко жена есмь?»».
Так мучители вновь были посрамлены, а их попытки «опозорить» страдалиц вновь оказались безуспешны. По окончании допроса княгиню Евдокию и Марию Данилову развезли по прежним местам заточения.
Патриарх, «не могии своего бесчестия терпети», обо всем рассказал царю, в особенности жалуясь на Морозову. Царь на это отвечал: «Не рех ли ти прежде лютость жены тоя? Аз бо искусихся и вем жестокость ея. Ты бо единою се видел еси деяние ея, аз же колико лет имам, терпя от нея и не ведый, что сотворити ей!» Посовещавшись между собой, царь с патриархом решили подвергнуть непокорных «расколыциц» жестоким пыткам, чтобы всё же сломить их волю, а в случае, если они не покорятся, — «потом подумати, что будет достойно им сотворити» [302].
На следующую ночь, также во втором часу, всех трех мучениц свезли на Земской двор [303], чтобы подвергнуть жестоким пыткам. Здесь уже находилось множество узников, так что изба, в которую их поместили, была переполнена до отказа. Мученицы сидели в темноте, каждая в своем углу, не видя друг друга и не подозревая о предстоящих муках, но думая, что их хотят отправить в новое место заточения.
Однако через некоторое время Феодосия Прокопьевна поняла, что привезли их не в заточение, но на мучение. Она узнала также, что и сострадалицы ее здесь, только не могла с ними разговаривать и укрепить их терпение словами утешительными. Громко гремя своей железной цепью, она обращалась к ним мысленно: «Любезнии мои сострадалницы, се и аз ту есмь с вами; терпите, светы мои, мужески, и о мне молитеся!» И протянув сквозь людскую толпу руку своей сестре и крепко ее сжав, прошептала: «Терпи, мати моя, терпи!»
300
«Страдником» на Руси в XIV–XV веках назывался холоп, находившийся на барщинных работах в хозяйстве феодала. Впоследствии слово это стало обозначать также человека незнатного происхождения, «худородного».
303
В рукописи стоит «Ямской двор», но, как предположила исследовательница Н. С. Демкова, это описка, поскольку в первой половине XVII века «Земским двором» назывался Земский приказ, где рассматривались различные нарушения общественного порядка в Москве и имелись орудия пыток. Ямской же приказ (двор) управлял почтой.