Двенадцатого июня в Закрете — прекрасном парке подле Вильно, на берегу Вилии — у генерала Бенигсена, известного победителя под Прейсиш Эйлау, был назначен бал. Весь цвет виленского большого света, весь генералитет собрался на этот бал. На бал приехал и сам государь в мундире гвардейского Семеновского полка.
В этот же вечер, на противоположном от Закрета конце Вильно, в предместье Снипишки, в просторной горнице довольно обширного дома, собралось общество офицеров. Все это были большей частью люди молодые и собирались для того, чтобы сыграть партию в бостон или лабет, распить бутылку-другую вина, а кстати, потолковать и о текущих политических событиях. Понятно, что сосредоточием всех речей были два императора и окружающие их штабы. Хозяин дома, Алексей Петрович Ермолов, незадолго перед тем назначенный начальником гвардейской дивизии, был душою всего общества. Он только что приехал из Свенцян, где расположена была его дивизия. Молодой, расторопный, счастливый успехом, он весело смеялся и уверял, что Наполеон идет в Россию покушать русских калачей — не более, и что он ими подавится в Смоленске.
— Вы шутите, Алексей Петрович, а мне думается: Наполеонов поход — не шутка, — скромно заметил молодой поручик гвардейской артиллерии Граббе, впоследствии известный граф.
— Не шутка! — забавно серьезничал Ермолов. — А почему вам так кажется, добрейший Павел Христофорыч?
— Да уже потому, что Наполеон не какой-нибудь взбалмошный Густав Шведский.
— Вы правы, с ним шутки плохи, но все ж таки его наши смоленские девки жгутами отдуют, — продолжал шутить Ермолов.
— Как бы не отдул он нас самих.
— Нас? Доблестных россиян? Ну, нет, с этим я не соглашусь, Павел Христофорыч, как хотите! Помилуйте: у нас Дрисский лагерь, крепость Динабургская, крепость Рижская! Столько крепостей, — смеялся Ермолов, — и нас отдуют! Ого-го! Это уж не много ли будет для маленького капрала! Господа, так ли я говорю? — обратился Ермолов к гостям.
— Так! Так, Алексей Петрович! — отозвалось несколько голосов. — Немцы в крепостях, а нас бить будут! Ха-ха-ха!
Более других хохотал адъютант Барклая, Сеславин, молодой человек с орлиным носом и выразительными глазами. Он был порядочно навеселе, и шутки Ермолова ему весьма нравились.
— Алексей Петрович, это верно! Это точно! — говорил он, смеясь и запинаясь. — Немец — крепость, мы — пушечное мясо, по выражению канальи корсиканца! Но все ж нашу кровь дешево не купишь, Алексей Петрович! Нет! Нет! О, черт возьми! — начал горячиться, размахивая руками, адъютант. — О, черт возьми! Да пусть придет к нам эта распротоканалья! Да пусть придет к нам этот изверг рода человеческого, Бонапартка…
— Пришел! Пришел! — раздался чей-то трусливый, хриплый голос.
Все разом смолкло. Офицеры кинули карты. Сеславин остановился на полуслове и обратил помутившиеся взоры к двери. Там стоял хозяин дома, жидок Хаим Цукерман, маленький, жиденький, в старом лоснящемся лапсердаке.
— Кто пришел? Где пришел? Пришел? Когда? — послышались со всех сторон голоса.
К жидку подскочило несколько человек. Впереди всех был Сеславин. Он схватил Хаима за борт лапсердака.
— Кто пришел? Говори! — спрашивает он грубо. — Уж не ты ли?
— Я пришел, да и он пришел… ой, ой! — ежился жидок под сильной рукой Сеславина.
— Да кто, чертова голова твоя?
— Да он самый… сам он…
— Кто?
— Наполеон… — выговорил жидок с трудом.
— Какой Наполеон? — брякнул спьяну Сеславин.
— Тот самый, который шел, — объяснил Хаим.
— К черту Наполеона! — закричал адъютант, видимо смутно понимая, о чем идет речь.
— Сеславин, тише, погодите, — подошел к Сеславину Ермолов.
Все в тревожном ожидании столпились вокруг Хаима. Оказалось, что из Ковно, Бог весть каким путем, пробрался какой-то жид Соломон, торгующий контрабандными шкарпетками. Этот Соломон сообщил другому Соломону, корчмарю на литовском тракте, о переходе французских войск через Неман. Соломон-корчмарь сообщил об этом другому корчмарю, караиму из Трок, Аврааму. Авраам передал эту новость жене своей, Саре. Сара передала о том другой Саре, жене Хаима Цукермана. А уж Хаим пришел с этой вестью к господам офицерам.
— Ты не врешь? — серьезно спрашивал у жидка Ермолов.
— Ой, ой! Зачем же врать! — уверял Хаим. — Соломон еврей честный. Другой Соломон еще честнее. А уж Абрам — еврей на все Троки: такого еврея нигде больше нет.
— А! каково, господа! — обратился Ермолов к гостям. — Ведь известие точно не шуточное. Но удивительно: что же делают наши казаки? На кой черт пикеты после этого, если мы такие важные известия получаем от жидов.