Адриано не звонит.
Курю на балконе».
«…обратно ехала одна.
Темная дорога. Редкие огни.
Над ледяной землей – Орион, отмытый кухонным порошком.
Интересно, как уроды чувствуют красоту? У них есть какой-то специальный орган? Динка Мешалкина, выдра болотная, считает искусственные цветы красивыми. А меня заводит смычок, когда он дрожит на струнах. А Лялька Шершавина писает в трусики, когда Адриано берет ее под руку. Но это я, а не Лялька, и не Динка, лечу в Милан. Наверное, у Снукера тоже были липкие пальцы. Меня вырвало. Не знаю, кто виноват: Снукер или Адриано. Я даже остановила машину. Снукер – сволочь, это точно, но и Адриано туда же. Меня опять вырвало».
ПЕРЕЗАГРУЗИТЬ
МАША И НЕТОПЫРЬ (за два года до рая)
«…Адриано.
А может, его и не было.
В Париже, бедствуя, написала роман.
Название простое. «Маша и нетопырь: история любви».
Французские критики шумно хвалили мадам Катрин за стиль, за беспощадное отношение к главному герою. Праздничные распродажи, интервью.
«Был ли у вашего героя прототип? Рыжие волосы, оттопыренные уши. Вы писали про художника Родецкого?»
«Нет, – улыбалась мадам Катрин. – Я писала своего героя с одного молодого человека».
«Оттопыренные уши? Рыжие волосы?» – не верили газетчики.
«Зато он был прекрасен в постели. Даже на оттопыренных ушах габаритные огни не ставят».
«Вы отдались ему еще в России, или это был ваш подарок Франции?»
«Конечно, в России. Я пишу о России. В России в женскую общагу парней не пускали, я провела своего молодого человека через окно на первом этаже. Ночью он ушел в туалет. В таких ситуациях это простительно, правда? Он ушел только в трусах, он думал, что ночью в общаге пусто. Но в туалете ему пришлось затаиться. На девчонок как напало. Они сновали туда и сюда. Я думала, мой молодой человек больше никогда не вернется. Ну сами знаете это сладкое любовное ожидание…»
«Он попал в руки охраны?»
«Хуже! Он забыл мою дверь».
«И попал в чужую комнату?»
«О нет! Провидение было на нашей стороне, – улыбнулась мадам Катрин. – Вырвавшись из туалета, он нажимал на все двери подряд. Осторожно. Одним пальчиком. Как на клавиши огромного рояля».
«И как долго он разыгрывал эту пьеску?»
«Не знаю точно. Но я вся извелась».
«Он походил на Родецкого?»
«Ноу коммент».
«Вы любили его?»
«Ноу коммент».
«Почему он оказался в вашей постели?»
«В те дни я была одна, а у него были деньги».
Продажи романа оказались исключительно высокими.
Денежки летели в карман мадам Катрин, как в магнитную ловушку.
Однажды в поэтическом салоне «Одеон» она встретила поэта-авангардиста Жана Севье. Он был кудрявый, носил клетчатые футболки, любил (обожал) коньяк, а на площади Этуаль держал ресторанчик. Кормили там вкусно, пять тысяч мух просто так не прилетят. И там подавали элитный алкоголь по ценам дьюти-фри. «Жан, – пожаловалась мадам Катрин. – Я заработала почти семь миллионов франков. Что мне делать с такими деньгами?» – «Немедленно их потратить! Париж не советская коммуна, из которой вы так ловко сбежали». – «Я не сбежала, меня увез муж». – «Этот макаронник? Ты называешь его мужем?» – счастливо рассмеялся поэт-авангардист. – «Я называю его бывшим мужем, но он же существовал». – «Забудь! И никогда не оставайтесь наедине с такими большими деньгами».
Время шло, жизнь менялась.
Но в дамской сумочке мадам Катрин хранилась пожелтевшая вырезка.
Желтый нежный смычок, сладко перетекающий в коричневую дрожь струн.
У мадам Катрин перехватывало дыхание. В какой-то книжке она наткнулась на слова Пабло Пикассо. «Этот русский не был моим другом. С ним было опасно дружить. Он не мог жить без драк. У мадам Виолетты Деруа, я спросил, как сложится судьба неистового Снукера, умрет ли он естественной смертью? Мадам Виолетта покачала головой. Твой Снукер – нетопырь, он сволочь, сказала она. Он достоин самой неестественной смерти». Значит, слухи о Мертвой Голове…»
ФАЙЛ ОБОРВАН
Даже не говори.
Но ты веришь чувствам.
Нет. Никогда. Я русская. Мы сперва сами провоцируем убийство, а потом требуем покаяния. Белый квадрат. Подозреваю, что это может выглядеть лучше оригинала, но никогда в это не поверю. Так говорил и физик, которого я встречала в Москве. Все говорили, что этот физик очень секретный. Это тоже очень по-русски, правда, Жан?
Ты переспала с ним.
Нет. Он же секретный.
О ла-ла! Это тебя возбуждает?
Не знаю. Но не хочу в Россию. Детство я провела в деревянном бараке. Прямо во двор заходил лес, а огород обрывался в грязное озерце. По воде расплывались радужные разводы. Но я уже тогда знала, что буду жить на Лазурном берегу. В холодную зиму я выскакивала из барака только в ночной рубашке и в телогрейке на заснеженный двор, чтобы пописать, не входя в уборную, так мне было страшно. Звезды в небе и эта ужасная мерзлая тишина. Море, снившееся мне в чудесных снах, никак тогда не называлось. Но я узнала его, когда впервые прилетела на Крит с третьим мужем. Все мои мужья были уроды, Жан.
Хочу быть твоим уродом.
Не получится. Ты поэт. А я люблю, чтобы мои мужья упоминались в ежедневных биржевых бюллетенях. Но все они, правда, были уродами. Они не понимали вечных женских глобальных катастроф. Сломанный каблук, забытая в отеле перчатка. Им это казалось ерундой. Просыпаясь рядом с ними, я боялась дышать. Даже захотев, я редко их будила, потому что они целовались, как обезьяны. Они целовались так, будто жевали мои губы.
О ла-ла! Кто учил тебя любви? Какой-нибудь распутный студент?
Больше всего я помню иней, Жан. Зимой все деревья стояли в инее.