— Толпа все тех же средних идиотов, — сухо пробормотал Уэстбрук.
— Еще немного, милая, — сказал Эд Уандер. Он повернулся к Табберу. — Ладно, допустим, что мы согласимся со всем, что вы до сих пор изложили. При Процветающем Государстве страна катится в пропасть, и нам следует изменить ее таким образом, как этого хотите вы. Но я должен напомнить вам кое-что, что я услышал от вас в наш первый разговор. Мне кажется, я могу воспроизвести ваши слова почти дословно. Я назвал вас «сэр», и вы сказали: «Термин „сэр“, вариант термина „сир“, пришел к нам из феодальной эпохи. Он отражает отношения между дворянином и крепостным. Мои усилия направлены против таких отношений, против любой власти одного человека над другим. Ибо я чувствую, что кто бы ни клал на меня свою руку, чтобы управлять мною, он узурпатор и тиран; я объявляю, что он мне враг».
— Я не понимаю, к чему ты ведешь, возлюбленная душа.
Эд наставил на него указательный палец.
— Вы протестуете против того, чтобы кто-то управлял вами, вашими мыслями, вашими поступками. Но это именно то, что вы при помощи вашей силы, чем бы она ни была, делаете со всеми нами. Со ВСЕМИ нами. Вы, предполагаемый творец добра, на самом деле — величайший тиран в истории человечества. По сравнению с вами Чингиз Хан был дешевкой, Цезарь — новичком, Наполеон, Гитлер и Сталин — мелкими временщиками. Если…
— Прекратите! — крикнул Таббер.
— Что будет следующим? — поинтересовался Эд нарочито презрительным тоном. — Вы намерены отнять у нас речь, чтобы мы не могли даже пожаловаться на ваши действия?
Таббер обратил на него свой взор, преисполненный такой линкольновской печали, как никогда до сих пор. Воплощение обиды.
— Я… я не знаю. Я… полагал…
Дуайт Хопкинс непринужденно вмешался:
— Я предлагаю компромисс, сэр, ээ, то есть, Иезекиль. Несмотря на все ваши усилия вам не удалось донести ваше учение — какими бы ни были его достоинства или их отсутствие — до людей, которых вы любите, но которые до сих пор отвергали вас. Что ж, вот мой компромисс. Каждый день в течение одного часа вы будете в эфире. На всех теле— и радиоволнах мира. В этот час не будет никаких других соперничающих с вами программ. Этот один час в день будет ваш так долго, сколько вы пожелаете.
Нефертити и ее пророк-отец уставились на него.
— А… взамен? — дрогнул Таббер.
— Взамен все ваши, мм, проклятия должны быть сняты.
Потрясенный пророк на некоторое время замер в нерешительности.
— Даже если я буду выступать в эфире каждый день, возможно, они не станут слушать.
Базз Де Кемп хихикнул, не вынимая изо рта сигары.
— Это не проблема, Зеки, старина. Еще одно заклятие. Ты должен пообещать, что оно будет последним. Заклятие, призывающее всех слушать внимательно. Не обязательно верить, но обязательно слушать твою передачу.
— Я… я даже не знаю, возможно ли снять…
— Можно попробовать, — непринужденно, но настойчиво предложил Дуайт Хопкинс.
Генерал Крю вдумчиво сказал:
— Если хорошенько поразмыслить, то у меня три дочери. Со времени этого проклятия косметики и суетности жизнь стала куда более сносной. Я могу даже попасть в ванную по утрам. Нельзя ли сохранить его?
— И заклятие на музыкальные автоматы, — пробормотал Брейсгейл. — Ненавижу музыкальные автоматы.
— Что касается меня, — сказал Базз, перекатывая сигару из одного угла рта в другой, — я терпеть не могу комиксы. Как по мне…
Джим Уэстбрук внезапно рассмеялся.
— С моей точки зрения, приятель, можете оставить проклятыми радио и телевизор.
Дуайт Хопкинс сердито оглядел их.
— Хватит говорить ерунду, джентльмены.
Пожилой пророк набрал побольше воздуха.
— Ныне воистину говорю я…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Эд Уандер, младший продюсер WAN-TV, быстрой походкой вошел в главный офис телерадиостанции. Он подмигнул Долли.
— Отличная у тебя прическа.
— Спасибо, Кро… то есть, мистер Уандер.
Эд ухмыльнулся ей.
— Это мне кое-что напомнило. Можешь отнести мокрый платок Джерри в контрольную будку Студии Три. У него разбит нос. Этот парень никак не выучит, как меня зовут.
Долли начала подниматься с места.
— Миссис Уандер у вас в кабинете, — сказала она.
— Хорошо, — ответил Эд, направляясь к своему кабинету.
Когда он вошел, Нефертити стояла у окна. Она обернулась.
Эд взял обе ее руки в свои и отодвинулся, делая вид, что критически рассматривает ее новое платье.
— Снова ходила по магазинам? Дорогая, ты прирожденная модница.
— Это так здорово! Ой, Эд, чуть не забыла. Телеграмма от Базза и Элен. Они на Бермудах.
— Медовый месяц, а?
Включился интерком на столе, и Долли сказала:
— Мистер Фонтейн у мистера Маллигэна. Он хочет видеть вас, мистер Уандер.
Эд поцеловал свою новобрачную.
— Подожди немного, милая. Я скоро вернусь, и мы спустимся на ленч. Хочу показать тебе, что и как.
Он направился в офис Маллигэна, гадая, что Фонтейну потребовалось на этот раз. Всякий раз, когда владелец WAN-TV появлялся на станции, она теряла деньги. Было бы куда лучше, если бы он сидел дома и оставил дела профессионалам.
Дженсен Фонтейн сердито уставился на него из-за стола. Толстяка Маллигэна не было.
— Что за кризис, сэр? — спросил Эд, усаживаясь и доставая сигарету.
— Этот проклятый коммунист, Таббер!
— Мой тесть — не коммунист, мистер Фонтейн. Поговорите как-нибудь с Баззо, он вам растолкует. Среди других доказательств может засчитать тот факт, что Воссоединенным Нациям понадобилось немало выкручивать руки Советскому Комплексу, чтобы те согласились дать ему время на своих телерадиостанциях.
— А я говорю, что он подрывной элемент! Как я позволил вам уговорить себя использовать нашу студию в качестве базы для его всемирного вещания, не могу понять!
Эд сказал небрежно, закуривая сигарету и бросая спичку в пепельницу на столе:
— Для начала, это обеспечивает нам солидный престиж. А время сразу перед и после часа Джоша ценится в изумрудах. Бизнес процветает. Все счастливы.
Пронзительный взгляд Фонтейна не смягчился ни на йоту.
— Но он распространяет это свое треклятое смущающее умы подрывное учение среди всех мужчин, женщин и детей, которые в состоянии добраться до радио или телевизора.
— Таков был договор, — рассудительно сказал Эд. — Дуайт Хопкинс превзошел себя, убеждая всех прийти к соглашению. Но это был единственный способ справиться с кризисом.
Дженсен Фонтейн постучал костлявой рукой по столу.
— Вы по-прежнему не понимаете! — вскричал он. Он драматически указал на стопку конвертов на углу стола. — Письма. Письма из всех стран Земли. Достаточно плохо уже то, что этот ультра-радикал изрыгает свои подпольные…
— Едва ли это назовешь подпольем, — пробормотал Эд.
— …подрывные речи на английском, но они еще и переводят его на все языки мира!
— Часть соглашения, — рассудительно произнес Эд. Он оценивающе посмотрел на мешки с почтой. — Почта сторонников продолжает расти, а? Боже правый, что за рейтинг.
У Фонтейна был такой вид, словно он вот-вот прошибет головой потолок.
— Да вы непрошибаемы, Эд Уандер! Вы что, не понимаете, что этот идиот Дуайт Хопкинс и эти коммунисты в Величайшем Вашингтоне натворили, заключив это соглашение с Таббером?
Брови Эда поползли вверх.
— Я думал, что понимаю, — сказал он. — Они дали моему тестю шанс распространить свое учение.
— Да! Но вы понимаете, к чему это может привести?
Эд вопросительно посмотрел на него.
Владелец телестудии драматически указал на мешки с почтой.
— Среди этих писем десять к одному в пользу передачи Таббера. Не понимаете? Они начали ВЕРИТЬ в него.
— Боже правый, — сказал Эд.
— Вы видели подсчет голосов общественного мнения? Люди начинают становиться последователями этого… этого… безумца. При такой скорости, с которой это все развивается, на следующих выборах мы будем голосовать за этот его бредовый Элизиум!
— Боже правый, — сказал Эд.