У двери, согласно обычаю, пекарь снял деревянные сандалии, нагнувшись, поцеловал пороги, плотно прижав губы к дверной щели, возопил показавшимся странным ему самому голосом:
– О великий Мастер Синанджу, я, Байя Каянг, отец Пу, смиренно прошу приблизить ко мне твое сияющее могущество!
– Входи, Байя Каянг, отец Пу, жены моего сына Римо, – послышался голос Чиуна из-за дощатой двери. – Входи и возрадуйся, ибо скоро дочь твоя подарит тебе внука!
Деревня между тем переживала потрясающие новости. Жена пекаря со всей серьезностью заявила односельчанам, что Римо не выполнил свои супружеские обязанности. Они и согласились взять этого белого в мужья Пу лишь потому, что были уверены – всякий, носящий звание Мастера, в какой бы цвет ни была окрашена его кожа, на славу справится с этим делом. Короче, семью пекаря обманули и Чиуну следует заявить об этом во всеуслышание. Либо этот его сын исполнит свой долг супруга, либо Пу вернется в отцовский дом. Выкуп, само собой, остается за ними.
Правда, на улицах Синанджу это звучало куда убедительнее, чем в деревянном доме на холме. Ну как сказать Мастеру, что тот белый, которого он любил больше, чем родное дитя, в разговоре о котором не позволял собеседнику и тени неуважения, – не мужчина?
Если сказавший такое сразу умрет – можно считать, он легко отделался.
Но пекарь Байя Каянг знал, что и дома его ожидает не лучший прием: ревущая Пу и жена, страшная в своем гневе. Так что выбор был небольшой – ужасный конец или бесконечный ужас. И Байя Каянг, отведав риса, предложенного Мастером, и поговорив с ним о видах на урожай, наконец с мужеством отчаяния приступил к делу.
– Для нас большая честь быть родителями Пу, той, которую выбрал Мастер.
– Это мы удостоились оказанной вами чести.
Для убедительности Чиун слегка потряс бородой. Семья Каянг не особенно ему нравилась – ленивые и к тому же жадюги. Но, по крайней мере, они уроженцы Синанджу, а при одной мысли о белых ведьмах, за которыми волочился в разное время его сын, Пу казалась Чиуну сущим ангелом.
– Как и вы, мы с нетерпением ожидаем внука, – осторожно продолжал Каянг.
Он даже отважился пододвинуть Мастеру свою чашку. Чиун налил Каянгу еще вина – гостям он в этом напитке никогда не отказывал, но считал всех, кто употребляет его, потерянными для мира. Сам он, как и Римо, не терпел алкоголя. Под его влиянием их нервная система приходила в расстройство, а постоянные тренировки требовали как раз обратного.
– Никто не ожидает рождения внука с большим нетерпением, чем я.
Чиун высокомерно поджал губы. Чего этот тупоумный Каянг хочет от него? Золота у них уже и так достаточно, чтобы до конца жизни объедаться свининой. Они даже пекарню могли бы закрыть, если бы Чиун не требовал по утрам свежей порции рисовых лепешек.
– Есть обычай... который нужно соблюсти, чтобы Пу наконец забеременела.
– А, вот в чем дело, – поморщился Чиун. – Для этого ей всего-навсего нужно лечь на спину. Но ты не можешь и вообразить, Байя, мою радость при мысли о том, что Римо перестал увиваться за белыми.
– А я слышал, что белые женщины сходят с ума по корейским мужчинам. Говорят, те проделывают с их телами разные странности.
Уж это точно, подумал Чиун, вспоминая о годах своего супружества. Дело женщины – рожать детей, готовить еду и держать рот закрытым. А Римо эти белые вертихвостки совсем замутили голову.
– Красота твоей драгоценной дочери убережет Римо от козней белых дьяволиц. Еще раз благодарю тебя, Байя.
– Я слышал, они носят особую одежду и издают особые запахи, – поделился своей осведомленностью пекарь.
– Но оставим пороки белых, восславим лучше добродетели твоей дочери.
– О великий Чиун! – без перехода срывающимся голосом завыл Байя. – Дочь моя осталась по сию пору нетронутой – такой же нетронутой, как в тот день, когда они начинали свой медовый месяц!
– Не понимаю тебя!
– Говорю тебе, о великий Чиун, ни один из нас не дождется внука!
– Что же случилось с твоей дочерью Пу?
– С ней – ничего. Но Римо не выполнил своих обязанностей.
В ожидании гибели Байя крепко зажмурил глаза. Затем медленно открыл их. Может быть, с закрытыми глазами Чиун не хочет его убивать. Но увидел он лишь вздрагивающие седые пряди Мастера Синанджу, энергично кивавшего в знак признания правоты Байи Каянга, деревенского пекаря, сообразившего, что он, похоже, доживет до следующего утра.