Я боялся, что утрата единственного сына, старшего из троих детей, нанесет ему такой удар, что он сразу состарится, однако он вдруг выпрямился, расправил плечи, помолодел, движения у него стали быстрые, взгляд свирепый.
Я постарался подыскать для них жилье получше. Я приметил проход между двух скал, не очень широкий, но зато длинный. За один день мы напилили и обтесали балки для крыши, положили их близко друг к другу, а сверху накрыли большими плоскими камнями. Один из Рьетордов — тех, что живут в Доннареле, — дал нам на время шкаф, доски и двери, мы кое-как закрыли вход в пещеру, защитив ее от ветров, которые дуют со всех четырех сторон света. Вид кругом не очень привлекательный, зато расположение пещеры превосходное: надежное потаенное убежище. Вскорости довелось убедиться, как удачно я сделал выбор: комендант Женолока мессир де Виллар обнаружил менее укромную берлогу и предложил своим воинам потешиться — перебить старух, детей и больных, укрывавшихся в этой норе. Вино, которое уже не вмещали утробы победителей, вылили на землю, запас каштанов сожгли.
Дезельган меньше хлопотал над нашим жильем, чем ухаживал за своим ружьем. Но как-то раз поутру я видел, как он сидел со стариком Поплатятся на полу и что-то делал с колыбелью: оказалось, что два старца, единодушные в мыслях своих о потомстве, вырезали ножом на истертой дубовой раме колыбели родовые имена двух семей.
Дезельган горько усмехнулся:
— В память Авеля… Раз нельзя даже вырезать имя на его надгробии…
Крестный сказал мне:
— Самуил, вот теперь ты живешь для двух семей. Длинная у каждой, длинная цепь поколений, и ты — единственное звено, соединяющее их…
У наших старух, стоявших на коленях перед очагом, сложенным из камней, полились слезы из глаз, — вероятно, от дыма.
Вопреки моим опасениям, тоска по Борьесу, кажется, безвозвратно покинула сердце старика Дезельгана, что надо признать необычным. Все бранные дела, все работы в стане никак не могли отвратить наших славных крестьян от мыслей о родном доме, хотя бы разрушенном до основания. Их тянуло в родное гнездо, и обычно это было роковым для них, — на пороге сожженного дома их по приказу маршала убивали испанские наемники или солдаты городского ополчения. Узнав, что у нас кого-нибудь не хватает, мы собирались по нескольку человек (хорошо вооружившись, конечно) и спешили к родной деревне отсутствующего. Почти всегда мы приходили слишком поздно: человека уже не было в живых; или его пристрелили в огороде, и упавшая лопата лежит у его ног, или он простерт бездыханный под кипарисом на могиле, за коей пришел поухаживать (обычно такая участь постигала женщин); или же убитого находили в плодовом саду у грушевого дерева, и рука его еще держала нож для прививки… Особенно трудно было останавливать стариков: чтобы сохранить им жизнь, приходилось держать их как в плену.
За несколько дней пребывания в стане воинов господних Дезельган совсем переменился. Правда, он не пропускает ни одного молитвенного собрания, но особенно усердствует на уроках оружейника и на стрельбище да в упражнениях с каким-нибудь другим оружием.
Когда на землях, принадлежащих замку Судье, солдат схватили десятка два крестьян-испольщиков, Жуани посовещался с пророками и, получив благословение господне, договорился с Кастане, и они соединили свои отряды, решив отомстить баронам как следует за наших старых садовников.
Накануне похода мой тесть заново вычистил ружье своего сына. Мать Финетты плакала, и моя мать тоже. Старик сурово сказал жене:
— Раз уж мы никуда больше не годимся, бедняжка, то не так уж важно — один или двое нас останется. Теперь вот его надо беречь, старухи, вон кого.
На сборе перед выступлением, когда пророки произвели смотр бойцам, Соломон Кудерк приказал мне выйти из рядов и на возражения мои ответил, что меня изгоняют вовсе не по той причине, что я нечист (этого еще не хватало!), но потому, что господь предназначает меня для других целей.
И вот на моих глазах ушли Дезельган с ружьем своего сына Авеля, старик Поплатятся, вооруженный одними лишь псалмами (он уже не раз хитростью пробирался в отряд и участвовал в походах). И с ужасом я увидел, что с ними идет и моя Финетта. Я сам себе не поверил, и все же — то была она, моя любимая, и маленькой своей рукой она сжимала большую драгунскую саблю.