Мы молились, пели псалмы, взывали о милосердии господнем, а затем глава нашей малой Галилеи по обычаю сказал, как оно подобает перед битвой:
— «Кто боязлив и робок, тот пусть возвратится и пойдет назад с горы Галаада».
И впервые никто — ни один старец, ни одна женщина, ни один ребенок — не отошли от вооруженного отряда и спорили только о том, чтобы получить ружье получше, саблю поострее и побольше пороху и пуль.
Военачальники расположили нас двумя цепями на гребнях двух кряжей, как раз над Темным ущельем, в коем проходит дорога на Эстрешюр. Мы подкатили к самому краю гранитные глыбы, приготовившись сбросить их так, чтобы одни упали перед знаменосцем, а другие позади арьергарда, — ведь если запереть ущелье с двух концов, тогда уж ни одному солдату не ускользнуть оттуда, а мы ринемся на них с обоих склонов, неся в руках своих смерть.
Мы ждем, застыли недвижно, как паук в своих тенетах.
Рвется у нас из груди псалом 68-й: «Да восстанет бог и расточатся враги его», — из глубины сердца поднимается он к устам, но мы стискиваем зубы, мы молчим. Скоро, скоро враги услышат его, когда мы бросимся на них.
Мы ждем, как волки ждут добычу в конце голодной зимы…
Пришли времена последнего гнева: никогда не будет схватки более яростной. Мы рассвирепели, ибо по-прежнему голодаем, мерзнем, нам нечего есть, пищу нам заменяет вино, но оно не проходит, — стоит в желудке, я слышал, как оно булькало у меня в животе при каждом моем прыжке, когда мы ринулись на Зверя.
При первых проблесках рассвета по ущелью потянулся батальон из Рояль-Дофине, и тотчас с крутых склонов скатились каменные глыбы, замкнув вход и выход из Темного ущелья. И лишь тогда обрушились мы на врагов с гребней обоих хребтов, мы зажали их в тиски. Пробуждая эхо, загремело пение псалмов, заблестели сабли в свете разгоравшейся зари, — мы ринулись на Зверя.
Подполковник Мену воскликнул весело: «Наконец-то! Вот они!»{109} — и тут же первым был убит наповал: три пули пробили ему сердце, и одна из них была золотая, Галилея, Эгуаль и Лозер оказали ему честь выстрелами лучших своих стрелков. (Надо признаться, что многие наши мушкеты, в кои сыпали на полку порох собственного изготовления, давали осечку; однако ж это не останавливало натиска наших братьев, они тогда попросту хватали ружье за ствол и прикладом, как дубинкой, крушили врага.)
Попав в ловушку, солдаты, прижатые к отвесным скалам, увидели, что им остается лишь сражаться или умереть, и, выхватив сабли, дали нам отпор. Поневоле пришлось им быть храбрецами, показать себя мастерами-вояками, и наверняка они разбили бы нас, если б господь не сотворил ради нас чуда.
На Зверя обрушилась вторая лавина. Из ям, из нор, из каменных расщелин, из зарослей терновника, из лесной чащобы, из-под земли в одно мгновение выросли призраки, страшилища, изможденные и страшные уроды в рубище, приведения, бесплотные, иссохшие женщины, старики, подобные сказочным чудовищам, дети-скелеты, жалкие, оборванные, измученные беглецы, — и вдруг все эти несчастные подобны стали диким кошкам, ощерившим клыки и выпустившим когти; они набросились на Зверя, как племя дикарей, — воинство ужасное, в отчаянии своем готовое кусать и грызть, ногтями раздирать лицо врага, вырывать глаза…
Не знаю, как решилась битва, как маневрировали противники, какие приказания нам отдавали военачальники, но все еще у меня перед глазами ожесточенная рукопашная схватка, и вижу я неистовых ее бойцов.
Вот маленький Бертран из Вальмаля сбил с лошади красавца офицера, метким ударом запустив в голову камень; вижу, как мальчишка подобрал другой камень побольше, гораздо больше, чтобы прикончить упавшего. Красавец офицер корчится, извивается на земле, пытаясь вытащить голову из- под тяжелой глыбы, и молит о пощаде. Он кричит: «Я верующий!» — пытаясь уверить нас, что он гугенот.
— Веруешь или не веруешь, все равно помирай! — ответил мальчик и размозжил ему череп вторым камнем, таким тяжелым, что поднять его он мог лишь с божьей помощью.
— Я брат ваш!{110} — кричал фузилер с перебитыми ногами, когда Финетта, ухватив его за волосы, откинула ему голову. И маленькая моя Финетта ответила.
— Что ж, бог примет тебя в лоно свое!
И она перерезала ему горло.
Бросившись в схватку лишь с камнем или с палкой в руках, девушки подбирали оружие убитых солдат и с саблей наголо бросались на раненых, выкрикивая: «Бей их! Бей!{111} Слава мечу господню!»