Стала ослабевать храбрость взрослых, убоявшихся мучителей, число коих умножилось, зато наш отряд возрос, и мы чаще собирались в каштановой роще. На наши сборища не приглашали мы, однако, ни маленького Элизе из Праделя, ни, разумеется, Финетту Дезельган, которой далеко было ходить из Борьеса, а тем более не допускали малыша Луизе Мулина из Впала — ему шел лишь десятый год, не принимали даже рослого Луи из Кабаниса, у коего пузо было толстое, а башка глупая, не пускали мы к себе ни одного парнишки, ни одной девчонки, для которых наши собрания были бы только игрой. Двое-трое юношей, воспитанных дома в строгости, как, например, сын купца Вернисака, вначале очень робели, а затем просто удержу им не было, когда дошли до нас вести, что в Касаньасе, у подножия Буржеса, с которым лишь ширококрылые орлы соединяли нас, дети тоже устраивали сборища, подобные нашим, а стало быть, по божьей воле сие совершалось на каждом нашем горном кряже.
И настали дни, когда на собрания сии стали смотреть уважительно даже взрослые, особливо недовольные, — взять, к примеру, силача Никола Жуани (прежде он работал в Пло в гончарной мастерской, а затем, отбыв насильственную рекрутчину, нанялся в работники к мессиру Монлебуру). Даже пожилые люди приходили к нам, особенно с тех пор, как услышали, что в Долине устраивают собрания, тогда как в Верхних Севеннах давно уж и речи о том не было, исключая наши сходки.
Скоро день сменит ночь, ибо догорает у меня третья свеча, а я не чувствую ни малейшей усталости, и все также быстро бежит мое перо. Данах оплывающей свечи и предрассветный холодок вдруг возродили в моей памяти долгие зимние ночи в Женолаке, в Виала у Мулинов, славившихся от плоскогорья Косс до самой Долины своим уменьем чеканить медь (в двух-трёх приходах мулы обязаны их искусству узорчатыми медными бляхами своей праздничной упряжи).
Маленький Луизе Мулин, по прозванию «Комарик», совсем малюсенький и больше похожий на девочку, чем на мальчишку, весьма был сведущ в их наследственном искусстве и для меня вычеканил два одинаковых образка: согласно моему замыслу, изобразил он на них пастыря в пустыне и вырезал такие слова: «Не страшись ничего, малая паства!» Кроме сего, там вырезан был цветок лилии — в знак верности нашему королю.
Когда Финетта ходила в Корньяр к своему дяде Ларгье, она уж непременно навещала и меня в Женолаке, приносила мне вести о матери моей и, случалось, бывала на наших собраниях. Однажды под вечер, когда она уже направлялась к той тропинке, что вела в Корньяр, я протянул ей руки, сжатые в кулаки, и сказал: «Которую выбираешь?» Она выбрала левую руку и положила на нее свою маленькую ладошку; я разжал кулак и протянул ей один из образков, дав ей понять, что образки сии будут знаком нашей дружбы на всю жизнь. Финетта завязала шнурок на шее и засунула образок за корсаж. А второй образок с тех пор всегда у меня на груди, и сейчас, когда я склоняюсь над своими листками, он скользит у меня по коже…
10 августа, ранним утром,
в четверг
Погас мой огонек. Кругом серый сумрак: уже не настолько темно, чтобы стоило зажечь новую свечу, но писать без свечи еще нельзя; ничего не оставалось, как пойти па берег речки, поесть козьего сыру и напиться холодной водицы.
И там донесся до меня крайне неприятный шум, — по дороге ехал возок. Да, да, скрипели колеса, постукивали копыта мула, и я увидел, что Дуара Лартиг едет в лес по дрова в свою делянку. Каким мне это показалось странным! Человек едет на рассвете в сосновый бор, будет все утро рубить там лес, наложит воз и к полудню вернется домой, сядет за обед; на другой день он примется мыть чан для виноградного сока; потом скосит отаву, займется сбором винограда, опять поедет в лес запастись дровами, помня, что близится зима. После бессонной ночи, проведенной с пером в руке, здесь, в моей долине Люэка, все это казалось мне таким ненужным. Разве в ртом сейчас жизнь? Вот нынче человек делает то же самое, что делали его деды и прадеды испокон веков, и такие же у него спокойные и неторопливые движения, и так же, как и встарь, трусит рысцой его мул; этот человек сейчас, в августе месяце, заботится о том, чтоб ему тепло было зимой, и, стало быть, рассчитывает дожить до зимы, — словом сказать, продолжает жить по-старому, тогда как дух господень поднимает на брань наши Севенны. Да неужели это человек из нашего родного края? Прямо не верится!..