— Ее отец, Антуан Аберлан, служил привратником в том Замке; она знать ничего не знала, пришла доложить, что ужин для его сиятельства готов; а отец (он-то и отпер ворота мнимому племяннику графа Брольи) ответил ей: «У нас с тобой, дочка, невеселый будет ужин, совершил я великую ошибку». А она ему в ответ: «Помолимся господу, да сжалится он над нами!» Ну, я тогда крикнул: «Эй, молись скорее!»— прицелился и выстрелил. Ружье осечку дало… Я отвел курок, выбросил гильзу, вытер полку, как положено, прочистил шомполом ствол, подсыпал сухого пороху, забил пулю. А пока я хлопотал, девчонка все смотрела на меня, — раскрыла свои голубые глазища и глядит. У меня руки дрожат из-за нее, из-за этой белокурой дьяволицы; уставилась на меня, будто не верит глазам своим, будто и ружье, и пороховница моя, и я сам не взаправдашние. Совсем я запутался…
Больше пастух ничего не сказал, но, по словам Жюста Бескровного, второй выстрел превратил ее носик в большую дыру, и голубые глаза провалились туда.
Дух святой все так же нисходит на стан воинства господня у ворот Алеса и даже ниспосылает нам милость свою в стенах самого города, осеняет кого-либо из наших сторонников — купца или ополченца, и они приходят к нам, приносят вести, например о том, что губернатор собрался сделать внезапную вылазку и в его войске будет шестьдесят конников да сто пятьдесят городских ополченцев, да полсотни фузилеров, и открывают нам, с какой стороны Луговины задумано на нас ринуться… Получали мы также уведомления и о других замыслах, которые оставались бы для нас тайной, если бы не покровительство божие.
На молодого пекаря Кавалье особливо нисходила благо дать, и дух святой говорил ему:
— Чадо мое, знай: вы победите! Велю тебе, сын мой, прикажи воинам божьим залечь во рву, выбери для того самых метких стрелков и скажи им, чтоб держались твердо перед лицом нападающих, пусть отбросят воины мои всякий страх, дадут врагам приблизиться и выстрелят по ним в упор. Кроме того, повелеваю тебе, дитя мое, остальных воинов скрыто расположить на флангах и приказать им стрелять лишь после первого залпа, а затем пусть выскочат и бросятся на нападающих и поют при том хвалы господу… Вот тогда вы увидите, чада мои, сколь великие чудеса сотворит предвечный!..
Мари Матье, Мари Долговязая, увядшая и безобразная, обходила цепь наших братьев, лежавших во рву, и, перешагивая через них, выкрикивала вдохновенные слова, призывая божьих стрелков к тому, чтобы ни одна их пуля не пропала зря.
Боговдохновенные решения шли против советов, подсказываемых рассудком и опытом, кои требовали, чтобы мы отказались от сражения и отступили, ибо Алесская Луговина — местность открытая, не имеющая ни овражков, ни рощ, весьма благоприятная для атаки с саблями наголо. Но из сих обстоятельств и множества других, подобных им, должно заключить, что пути господни отличны от путей человеческих и мудрость наша пред лицом его есть безумие.
Самые юные из наших братьев нарисовали себе углем усы, желая попасть в избранное воинство, несущее грозу божью, дабы враги, ненавидящие господа, бежали от лица его и рассеялись как дым.
Свершилось, и мы возносим благодарение предвечному за ниспослание нам победы, мы молимся и поем псалмы на Алесской Луговине, усеянной трупами врагов наших,{69} снаряжением и оружием, тяжелыми мушкетами, кои брошены были солдатами, и ополченцами, обратившимися в безумное бегство. Затем, отслужив молебен, мы принялись снимать одежду с убитых, раненых и пленных, не переставая за сим занятием петь во весь голос духовные гимны.
Мари Долговязая сказала ему:
— Сними с себя одежду, потому что мы брезгаем окровавленным платьем, а затем помолись богу согласно твоей вере.
Парень засмеялся и стал возражать, что одежда у него чистая, что ему выдали совсем новую на прошлой неделе, а кроме того, не пристало ему показывать дамам свою наготу. Малый был толстощекий, веснушчатый, состоял в полку графа де ля Фар, пополненном недавно в Монпелье.
Когда пророчица отошла, он весело принялся рассказывать нам, как его три дня назад в первый раз послали в дозор; ему пришлось тогда всю ночь провести в лесу возле Эзе, слушать наши страшные псалмы и мерзнуть в кустах, с завистью глядя на наши костры, горевшие вдали… Рассказывая, он щелкал зубами, похлопывал себя по плечам, пояснял каждое слово движениями и то и дело смеялся.