Руководитель этого дома, старушка лет за восемьдесят, приветствовала меня через переводчика и произнесла небольшую речь. Она говорила о том, какими счастливыми и полезными чувствуют себя старики после революции. "До освобождения, - сказала она,- стариков оставляли умирать в поле. Но после все стало иначе".
Пока говорила руководительница, остальные старики не смотрели на нас, но продолжали упорно работать. Каждый раз, когда она произносила слова "после освобождения", будто по команде все лица оживлялись. Все начинали хлопать. И когда старушка продолжала речь дальше, они опять возвращались к осуществившейся мечте своей старости.
Но если энтузиазм стариков казался не слишком добровольным, то с молодыми людьми было иначе. Моя юная переводчица в Шанхае явно обладала пылкостью евангелиста. "Раньше" Шанхай был известен своими проститутками, но "после революции" проституток забрали в трудовые лагеря, где научили полезным ремеслам. "Раньше" Китай славился самым низким уровнем грамотности в мире, но "после" он достиг больших высот в образовании. И так далее и тому подобное.
Такого рода разговоры все более побуждали меня увидеть китайскую коммуну в действии. В конце концов, гиды были правительственными чиновниками, прошедшими специальную подготовку. Конечно же, средний рабочий не мог каждый раз излучать такое сияние при слове "после".
За время своего пребывания в Китае я посетил шесть коммун. В первой было более десяти тысяч человек. Именно здесь я впервые попал в дом простого китайца.
Я сам выбрал этот дом, маленький, с соломенной крышей, на боковой улице. Мне разрешили посетить его без предупреждения. Дверь открыл старик. Вместе со своей старой женой и с неизменной улыбкой он продемонстрировал нам свое жилище. Было очевидно, что они гордятся им. Несколько раз они показывали запасы зерна в цилиндрическом ведре, сделанном из бамбука. Я спросил через переводчика, нет ли у них мышей. Старик засмеялся.
"У нас есть мыши, - сказал он, - но теперь мы их не боимся, потому что зерна достаточно и для нас, и для них. Но раньше было не так".
Раньше. Моя беда заключалась в том, что я не имел представления об этом "раньше". Я был обычным гостем в этой сложной стране, и мне не с чем было сравнивать. Например, в другой коммуне мне показали больницу, которая в Голландии считалась бы наихудшей из возможных. В операционной наверху не было освещения, на пустых полках не было лекарств, а в некоторых палатах отсутствовали не только простыни, но и матрасы. И все же гид явно хотел убедить меня, что это самое передовое достижение в этой области.
Но я не мог сравнить увиденное с тем, что было "раньше".
В Шанхае я решил разыскать секретаря Y.M.C.A., с которым познакомился в Москве. Порасспросив в гостинице, к великой своей радости, я узнал, что Y.M.C.A. все еще функционирует. Но когда я пришел туда, моя радость исчезла: я увидел там только старых дам, игравших в настольные игры. Все, что осталось от Y.M.C.A., была вывеска Ассоциации.
Через переводчика я спросил о моем друге. К моему удивлению, о нем никто не слышал. "А вы не проверите?" - попросил я. Регистратор ушла на минутку, а потом вернулась, чтобы сообщить, что человека с таким именем никто не знает. "Этого быть не может! - настаивал я. - Этот человек работал здесь секретарем. Наверное, кто-нибудь помнит его имя. Может быть, еще раз спросите?"
На этот раз регистратор отсутствовала достаточно долго. Вернулась она с улыбкой. "Простите", - сказала она. Затем она произнесла фразу, которую с тех пор мне частенько доводилось слышать, если я искал какого-нибудь конкретного человека: "Вашего друга здесь нет. Он уехал".
Больше я ничего не смог узнать. Мне оставалось только догадываться, почему исчез этот христианский лидер. Я понял, что он уехал "навсегда" из этого города. Сколько христиан сегодня в Китае навсегда уезжают из своих городов?
В Москве этот секретарь говорил, что в Шанхае все еще функционирует библейский магазин. Я нашел его. Это был маленький магазинчик на боковой улочке, открытый для всех и заполненный самыми разными Библиями. В Шанхае любой мог купить эти книги, в то время как в Восточную Европу их приходилось ввозить контрабандой.
Управляющий приветствовал меня на английском языке и с гордостью показал свой магазин. На стене висела картина, изображающая Христа в окружении детей. Все они были белокурыми и голубоглазыми.
Я взял со стола Библию. К моему удивлению, я прочитал, что книга напечатана в Шанхае.
"Издана здесь? - спросил я. - Не в Гонконге?"
Управляющий гордо выпрямился. "В Китае, - сказал он, - мы все делаем сами".
Он опечалился только тогда, когда я спросил, как идут дела. Я пробыл в магазине целый час, но за это время не увидел ни одного посетителя.
"Покупателей мало", - сказал он грустно.
"Сколько Библий в месяц вы продаете?"
"Немного".
Немного Библий. Немного покупателей. Правительство разрешало этому маленькому, смешному магазину торговать антикварной продукцией, потому что он не представлял собой никакой угрозы. Библии были не нужны в этой стране.
Я вспомнил, как пытался раздавать Библии в Китае. Первую я предложил моей переводчице в Кантоне. Она вернула ее, сказав, что ей некогда читать. Решив, что, возможно, опасно брать Библии на виду у всех, я решил оставлять их "случайно" в гостинице, когда уезжал. Но и этот номер не прошел. Каждый раз я не успевал уйти с этажа, как за мной уже бежала горничная с Библией в руках: "Сэр, вы забыли свою книгу".
В отчаянии я попытался раздавать Библии прямо на улице. Мои гиды не возражали. Более того, они даже сочувствовали мне, видя, как один за другим люди останавливались, чтобы посмотреть, что я раздаю, но потом возвращали книги обратно.
А теперь этот магазин. "Покупателей мало". Я покинул его, озадаченный еще больше, чем раньше. За всю свою историю Церковь много раз сталкивалась с преследованиями и всегда справлялась с этой напастью. Но, как оказалось, намного опасней было равнодушие.
Однако у меня еще оставалась надежда. Люди повсюду уверяли меня, что по-прежнему были открыты богословские семинарии. На первый взгляд это казалось невероятно радостной новостью. Но после посещения такой семинарии я уже не был в этом уверен.
Я приехал в школу, которая была расположена рядом с Нанкином. Там я встретился с ректором и одним из преподавателей в идеальной ситуации: оба говорили по-английски. Я был рад встретиться с христианами без любопытных переводчиков.
Однако, как только мы остались одни, в комнате повисла напряженная тишина, которую нарушал лишь звук разливаемого чая. Когда мы закончили чаепитие и никто так и не заговорил, я решил объяснить, зачем я приехал. Но, услышав слово "миссионер", они оба посмотрели на меня так, словно я сказал непристойность в священных стенах.
"Мы знаем, - заявил ректор, - что все миссионеры шпионы".
Он повернулся к профессору и сказал ему что-то по-китайски. Тот вышел из комнаты и через минуту вернулся с огромной книгой, открытой на странице с письмом миссионера своему правительству. В нем говорилось о природных богатствах, обеспечении продовольствием и недовольстве народа.
Следующие четверть часа профессор, тоже облаченный в синюю форму, ходил из библиотеки в кабинет и каждый раз приносил новый том, всегда открытый на помеченной страничке. Все книги были выпущены солидными западными издательствами. Как оказалось, некоторые миссионеры действительно снабжали свои посольства информацией. Мы на Западе никогда не видели конфликта между преданностью Христу и верностью своему правительству. Может быть, поэтому мы оставляем после себя искаженное представление о своей деятельности?
Как бы то ни было, мой визит в семинарию оказался чисто политическим делом. Ректор был членом местного совета и активно участвовал в международном коммунистическом движении. На стенах висели антиамериканские плакаты с непременным и излюбленным сюжетом - китаец, преследующий американца с атомной бомбой.