В этот момент раздался звонок мобильника. Звонил Андрей.
– Извини, Света... Я не спросил... У тебя как с деньгами?
– Прекрасно! Как всегда! Лучше не бывает!
– Понял, – сказал Андрей и отключил связь.
В дверь он позвонил через пять минут. Света тут же открыла – она заранее подошла к двери.
– Почему ты не спрашиваешь, кто пришел?
– Чую.
– Ладно... Извини, я не успел поменять, у меня только рубли... – Он протянул пятитысячную купюру. – Там, на скамейке возле базара, мужик сидит под зонтиком, Витя его зовут, меняет...
– Знаю. – Света взяла деньги и положила на стол.
– У него всегда был лучший курс.
– Знаю.
– Сдачи не надо, – улыбнулся Андрей.
Света сделала шаг вперед и неожиданно для самой себя вдруг обняла его и на какое-то время замерла.
– Подыхаю, Андрюшенька, – прошептала она сквозь слезы. – Просто подыхаю...
– Вижу.
– А деньги твои я пропью. Заранее говорю – пропью.
– Значит, такая у них судьба.
– У меня еще не было в руках пятитысячной бумажки. Это больше тысячи гривен.
– И через это надо пройти.
– Ты... Не пропадай, ладно?
– Мобильник в кармане, а от Веры сюда идти не больше пяти минут.
– Десять, – поправила Света.
– На такси доберусь за пять. Там Саша всегда на изготовке.
– Деньгами-то не очень разбрасывайся... Они мне еще понадобятся.
– Буду экономить.
– И Вере не слишком отваливай... Перебьется.
– Как договорились.
– Вот отмокну немного, протрезвею, может, ко мне переберешься...
– Думаешь, мне это дешевле обойдется? – рассмеялся Андрей.
– Ладно... Катись. Не пропадай.
И опять Света не вышла на балкон. Сейчас она уже не имела на это права – получится так, что будто за деньги благодарит, а это уже было недопустимо в их отношениях. Но сквозь штору посмотрела во двор. Андрей опять не оглянулся, понимал – не надо, получилось бы, что ждал благодарности. Захотела бы, окликнула. Но почему-то знал, что Света смотрит на него сквозь штору. И перед самым поворотом на улицу, не оглядываясь, поднял руку и потряс в воздухе кулаком, дескать, все понимаю, держись, я с тобой.
– Вот так, девочка, – пробормотала Света, падая на диван, втиснутый между холодильником и простенком. – Все получилось, как ты и хотела... Жизнь протекает, как прежде... Протекает? Или все-таки вытекает, будто из дырявого ведра... На самом донышке что-то еще плещется... – Она повертела перед глазами купюрой, оставленной Андреем, и, положив ее на стол, поставила сверху пустую бутылку из-под коньяка, чтобы не унесло сквозняком.
Опять задребезжал мобильник.
Света взяла трубку, взвесила ее на ладони, словно уже догадывалась, кто звонит.
– Да. Слушаю.
– Привет. Это я.
– Узнала.
– Как поживаешь?
– Плохо.
– Может, увидимся?
– Зачем?
– Разговор есть.
– О чем?
– О тебе, обо мне.
– О Лене ты уже не хочешь говорить? Разобрался? Я на очереди?
– Давай, Света, увидимся... Надо. Я на скамейке возле почты. Все немного не так, Света... Все немного не так.
– Ты хочешь сказать, что Лена жива?
– Подходи, Света. Я на скамейке. Возле почты. Буду ждать.
На скамейке Света увидела тощеватого парня, одетого настолько неприметно, что, отвернись она от него на секунду, и уже не смогла бы сказать, во что он одет. Какие-то джинсы, не то польские, не то турецкие, какая-то рубашка, чуть светлее штанов, заношенные босоножки, похоже, действительно на босу ногу. Весь он выглядел каким-то запыленным – волосы, одежда, да и ногти не мешало бы привести в порядок. Увидев Свету, он бросил в стоявшую рядом урну недокуренную сигарету, попытался было встать, но остался сидеть. Похоже, просто для того, чтобы быть незаметнее. Человек, вставший со скамейки, потом снова севший, уже обращает на себя внимание.
Света присела на некотором расстоянии. Парень сидел, поставив локти на колени и глядя прямо перед собой.
– Хорошо выглядишь, – проговорил он, помолчав.
– А чего мне выглядеть плохо? Ты ведь еще не поработал надо мною.
– Хочешь, я скажу тебе одну вещь...
– Скажи. Интересно даже.
– Я ничего не помню. Представляешь... Я совершенно ничего не помню. Из того, что произошло.
– А как меня зовут, помнишь?
– Ладно, Света, ладно... Я говорю то, что есть.
– Может, это и не ты был?
– Может...
– Вон ты куда гнешь...
– Я никуда не гну. Я делюсь с тобой тем, что есть.
– А как кровь с себя смывал, помнишь?
– Нет.
– Так ведь и одежда на тебе должна быть в крови. Не голым же ты домой добирался.
– Я сжег всю одежду.
– Почему? В крови была?
– Да. В крови. Я тоже весь порезался... А как все произошло, не помню. Ничего не помню. Провал.
– А раньше резал детей?
– Не помню.
– Напомнят.
– В каком смысле?
– Такие случаи в картотеки собирают. Им достаточно взять тебя и про все другие случаи напомнят. Память твою освежат. Подозреваю, ты и в других местах наследил. Фотки покажут, экспертизы, отпечатки... Это милиция не нашла твоих следов. А я-то их сразу увидела, сразу поняла, какой гость навестил Лену...
– И какие же я следы оставил? – Парень наконец распрямился и в упор посмотрел на Свету.
– Оставил, дорогуша. Следы всегда остаются.
– Света, сделанного не вернешь, но я не вру... Говорю же – провал в памяти.
– И что из этого следует? Провал у тебя случился в одном месте, писька наслаждения потребовала, крови захотелось детской... И что из всего этого следует?
Парень долго молчал, хотел было закурить, но спрятал сигареты и, поставив локти на колени, опять уставился в просвет между киосками.
– Ну не такая я уж сволочь! Может, больной? – В его голосе прозвучало нечто вроде надежды.
– А какая разница? Больной ты или здоровенький? В любом случае тебя уничтожать надо. А может, за тобой давно след тянется из трупиков, ножом исполосованных? Может, тебя по всей стране ищут? А ты тут на солнышке маешься – а может, я больной, а может, я не сволочь... А одежку окровавленную сжег. Значит, все понимаешь. Значит, и провалы у тебя как раз там случаются, где опасность светит.
Света поднялась со скамейки, уже собираясь уйти, но парень успел схватить ее за руку.
– Подожди. Я еще кое-что хочу сказать... Сядь.
Света села.
– Ты должна знать... Нам с тобой не разъехаться... Я всегда буду с тобой, хочешь ты того или нет. Я от тебя не отстану.
– И будешь время от времени приходить ко мне с окровавленным членом? Отмываться будешь приходить? Трусишки твои я должна буду застирывать? Да? Кровь засохшую я буду из-под твоих ногтей выскребать, да?! Хочешь, скажу... Я тебя собственными руками удавлю.
– Ладно... Разберемся... Это хахаль твой старый приехал? В поселке поговаривают, дочки твоей отец?
– Ну? Ты что-то сказать хотел?
– Передай ему – пусть не возникает. Не надо ему возникать. И сама тоже...
– Что тоже? Заткнуться?
– Вроде того. Я сказал то, что хотел. Правду сказал. Повинился, как мог. Но голову в петлю совать не буду. И постоять за себя еще могу. Если меня до сих пор не взяли, то уже и не возьмут. Нет у них доказательств. И следов не осталось. Я это сделал или кто другой... Проехали. Поняла? Проехали.
– Поняла.
– Тут слухи дошли, что божью кару накликать на меня хочешь? Вот это – пожалуйста. Сколько угодно. Молись по ночам. В церковь можешь сходить разок-другой. Исповедоваться в грехах захочешь, тоже не возражаю. Но со словами осторожней. Пасть свою не раскрывай.
– Неужели порвешь?
– Порву. И ты знаешь, что смогу. И ничто меня не остановит. И это ты знаешь.
– Ты, похоже, выздоравливаешь? Память возвращается? Опять на кровушку потянуло?
– Я все сказал. Живите, плодитесь, размножайтесь. Солнце, воздух и вода к вашим услугам. Но ведите себя прилично. Берегите себя. Вы еще молодые, и ты, и твой хахаль. У вас еще дети могут быть. Хорошенькие.