Но прошло несколько месяцев, и будущий артист забросил новые занятия. Он влюбился. Его выбор поверг клан в полную прострацию. Девушка оказалась русской. Не дождавшись благословения, нетипичный еврей покинул враждебно настроенную семейную коалицию. Тем не менее уход в зятья к «балалайкам и гармошкам» не помешал ему, заручившись протекцией дяди, пристроиться, ко всеобщему тайному облечению, в один из филиалов торгового общества «Майстас».
Продовольственная монополия сбывала в Европу половину сельскохозяйственного экспорта Литвы. Хаим начал быстро продвигаться по службе, возобновив мечты о профессиональной сцене. Несколько раз они с Марией ездили по акционерным делам в Британию. Перспективы казались безбрежными. Дело медленно, но верно шло к примирению с родней и созданию небольшого собственного предприятия на основе обещанного отцом, при условии отказа от пения, кредита. Сын сопротивлялся уже из чистого принципа.
В августе 1940 года Литва стала советской и ее приняли в состав СССР. «Майстас» национализировали. Хаиму предложили остаться бухгалтером. Но прошел год, и только молодая семья начала вживаться в новое время, как по республике прокатились волны «чистки». Остаточным элементам буржуазии дали несколько часов на сборы и выслали на восток. Никто не знал, чем вызвана такая поспешность. За несколько дней до Великой Отечественной войны вагоны, в которых с тучных нямунасских пастбищ на колбасные заводы прибывал дородный скот, под завязку набили евреями. Волею правительства их повезли туда, где за три с небольшим года в чужую землю лег каждый второй. Лишь позже оставшиеся в живых поняли, как им повезло, когда узнали, что нацисты полностью истребили то еврейское население Прибалтики, которое, казалось, так удачно избежало «скотских» сталинских поездов.
В крохотное родильное отделение поселковой больницы Мария попала одновременно с якуткой Майыс. Больничную тишину не встревожили крики и стоны двух женщин, положенных рядом на сдвинутые кушетки. Обе молчали: у Марии просто не было сил, а Майыс не проронила ни звука из-за присущей женщинам ее народа терпеливости.
Первым подал голос мальчик, а спустя полминуты девочка покинувшая обесточенное недужными почками материнское лоно, закричала громко и сердито, завоевывал свое право кормежки из богатой молоком груди якутки. А из вялых сосков Марии удалось выдавить лишь несколько капель створожившегося молозива, и это было все.
Роженицам выдали по пять метров фланели, метр марли и коробочку с тальком для борьбы с детской потничкой. Вручая новоиспеченным мамочкам завернутые в белую бумагу наборы, акушерка провозгласила:
— Подарок товарища Сталина!
Лицо Майыс благоговейно вспыхнуло, и она о чем-то спросила. По тому, как развеселились окружающие, Мария поняла, что простодушную якутку заинтересовало, откуда Сталин узнал о рождении их детей.
— Всем такие дают, — снисходительно объяснила акушерка по-русски, — товарищ Сталин считает своим долгом помочь каждой советской женщине!
Вечером у закрашенного зеленой масляной краской окна палаты топтались двое мужчин. Время от времени они о чем-то возбужденно переговаривались.
— Стапан, — обрадовалась Майыс и ткнула в себя пальцем, поясняя, что один из них — ее муж.
Сквозь скрип снега Мария услышала, как второй напевает партию Тристана. Она чуть приоткрыла створку форточки, и вместе с морозными клубами в палату влетела пущенная самолетиком бумажка.
«Любимые, спасибо! Завтра мы придем за вами», — было нацарапано от лица обоих рукой Хаима на измятом бумажном клочке. Мария прочитала вслух.
Майыс разобрала в записке знакомое слово «спасибо». Ей не терпелось похвастать подарком. Сияя, она высунула в форточку уголок государственной фланели и закричала громким шепотом:
— Пасиба табарыс Сталин! Стапан, табарыс Сталин, пасиба!
— О! — донеслось снаружи, и мужчин прогнала вышедшая вылить помои санитарка.
Муж Марии не сдержал обещания. К вечеру следующего дня, когда женщин с детьми готовили к выписке, за ними пришел один Степан. Утром на Хаима обрушился штабель обожженного кирпича, и, прежде чем он успел ощутить боль, проломленное ребро мягко, как нож в масло, вошло в осчастливленное рождением дочери сердце.
Весь ноябрь Мария пролежала в обморочном трауре. Но закончились дни короткого послеродового отпуска и, кое-как оклемавшись, она побрела в поселковый совет за свидетельством о смерти мужа и метрикой для девочки. Следовало продолжать жизнь ради ребенка и благодарности к сердобольным якутам, взявшим на время малышку к себе.