Я думала, что у меня будет еще три года, чтобы подготовиться к побегу. С дочерью изменников никто не хотел иметь дел, несмотря на миловидное личико, ухоженные волосы и стройное тело. Меня считали прокаженной, будто проклятой смертельным заклинанием. Только старшие девочки, осознавая будущую беду, никогда не смотрели на меня свысока.
Колючке было двадцать два. Она попала в пансион после пожара, в котором сгорели все члены ее семьи и все имущество. Ее тело испещрено ожоговыми пятнами и испорчена половина лица. Колючку даже не выводили на вечера-смотрины и в следующем году планировали продать в качестве рабочей силы.
Такие девушки, как она, в пансионе тоже были. Те, кто не годился «по прямому назначению», продавались в рабство за границу. Запрещенное в империи, оно цвело пышным цветом в заморских странах, объединившихся в Коалицию. Даже с уничтожением Арвалога, столицы работорговли, рабство не было искоренено. Не будь Коалиции, империя или королевство могли давно уничтожить остатки грязного прошлого нашего мира.
Мы знали, какие ужасы ожидали девушку, ставшую пансионеркой, но новенькие продолжали прибывать по две или три в месяц. Оставшимся без крова и еды бесприданницам идти было некуда. Редко когда в пансион приезжала девушка благородных кровей. Для директрисы такие случаи были великой радостью… за исключением моего.
С меня она не смогла снять бабушкины бусы, которые неведомая магия держала на моей шее крепче межмолекулярных связей стафела — самого твердого и редкого металла в мире. Благодаря жемчугу я продолжала надеяться и верить, что во мне была хоть крупинка магии. Тогда у меня были хорошие шансы устроиться на новом месте. Но материализовать магию не удавалось, сколько бы сил я не прилагала.
Я молила бога о чуде, но и сама делала все от меня зависящее, чтобы не попасть в «добровольное» рабство. Дни, когда я по малейшей неприятности заливала слезами округу, давно прошли. В прошлом у меня была семья, которая была готова защищать меня от любой напасти. Сейчас у меня была только я сама. И спасать себя могла тоже только я.
— Прости, — я обняла Колючку, желая успокоить ее. — Со мной все будет хорошо. Я не дам себя в обиду. Ты ведь знаешь, какая я!
— Я знаю, какая я, — прошептала она. — И знаю, что скрывается за показной невозмутимостью и самоуверенностью. За ними… скрывается боль и страх.
— Нельзя опускать руки, — уверенно заявила я. — Это то, что я знаю. Как только перестанешь бороться, ты проиграла. А я проигрывать, когда на кону стоит моя жизнь, не готова!
Колючка утерла слезы, почувствовав мою силу духа и переняв ее. Странно, что она, обычно собранная, потеряла контроль над эмоциями. Мы с ней дружили на протяжении шести лет, и она никогда не позволяла себе ничего подобного. Другие девочки избегали ее. Даже те, с которыми смогла подружиться я.
Встав с кровати, которую из-за недостатка места мы делили с Колючкой на двоих, поправила длинную юбку темно-синего закрытого платья и обернулась. На Колючке лица не было, так сильно она беспокоилась за меня. За проведенные вместе годы мы стали ближе, чем родные сестры, и я любила ее за ту теплоту, которую она дарила мне. Спасибо. Я ценила и отвечала взаимностью.
— Что бы ни случилось… Пока мы живы, мы сможем решить любую проблему! Справиться с любой бедой!
Я действительно верила в то, что говорила. Поэтому притворилась, будто о приближавшейся беде не догадывалась, и планировала побег. Вот только готова ли Колючка бросить пансион, чтобы бежать вместе со мной, если через год ее «обязаны» отпустить на «свободу»? Я могла бы промолчать, но не могла бросить близкую, как сестра, подругу. Мы стали настолько близкими, что я могла искренне называть ее своей старшей сестрой.
— Тиа… — жалобно прошептала Колючка, и мое сердце не выдержало. Я села обратно на кровать и взяла руки сестры в свои ладони.
— Уйдем вместе, — предложила я. — Ты ведь понимаешь… они тебя так просто не отпустят. Они не упустят выгоды! Еда, одежда… они за все стребуют сполна!
Колючка медленно освободила свои руки из моих ладоней и, понурившись, отвернулась. Из задорной и в какой-то мере боевой девушки она превратилась в мыльную рохлю. Я начинала по-настоящему беспокоиться о ней и о том, что она себе надумала.
— Я не могу, — шепотом ответила она. — Я боюсь. Министр Крайлу будет зол. Очень зол. Ты ведь знаешь, что было с теми, кто вызвал его недовольство!
Знала, к сожалению. И не хотела вспоминать, насколько страшной оказалась смерть для посмевших вызвать недовольство. Министр Крайлу — жестокий и беспощадный тиран, могущественный маг. Для него на первом месте всегда личные интересы, а не государственная безопасность.