— Вы сможете их вывести?
— Понадобится глина для трубки, миледи. Или французский мел. — Миссис Стэндиш подождала, пока Хелена снимет лиф и юбки. — Я не камеристка, мэм.
— Нет, конечно.
Хелена протянула экономке свое платье.
— Спасибо, миссис Стэндиш.
Не было особого смысла объяснять, почему у нее в настоящее время нет собственной горничной, да в этом и не было необходимости. Миссис Стэндиш относилась к тому типу прислуги, которая стала бы хуже относиться к ней, если бы она придумывала оправдания. Она смягчилась по отношению к Хелене только тогда, когда услышала, что Бутройд называет ее «миледи». Она ожидала увидеть некоторую долю аристократического презрения.
Это было не в характере Хелены. Она никогда не была особенно требовательна к слугам. Возможно, они не были ее друзьями или семьей, но в отсутствие ее матери о ней заботился персонал семейного поместья в Хэмпшире. Кухарка баловала ее шоколадом и печеньем на кухне. А экономка хлопотала над ней, как старая наседка.
Она никогда не смотрела на Джастина свысока из-за его происхождения. Тот факт, что его мать была судомойкой в доме сэра Освальда, беспокоил ее, это правда, но не потому, что ее волновали вопросы богатства, положения в обществе и воспитания. Это беспокоило ее, потому что это беспокоило Джастина. Обстоятельства его рождения явно были для него источником боли.
Ей казалось неразумным говорить ему слова утешения. Джастин был не из тех джентльменов, которые ценят сочувствие леди. Но когда он рассказал ей о своей матери, о своих детских надеждах и мечтах, она прониклась к нему сочувствием.
Их воспитание очень отличалось друг от друга. Она не была сиротой и, конечно, не была бедной, но она знала, что такое одиночество. Она достаточно натерпелась этого в своей жизни. А после того, как Джайлс уехал в Индию…
Она слишком много времени провела в апатии и задумчивости. Неудивительно, что люди так охотно поверили, что она унаследовала меланхолию своей матери.
Захотят ли они в равной степени поверить, что с ней все в порядке? Если они увидят ее в Лондоне, в театре или танцующей на балу, будет ли этого достаточно, чтобы убедить их?
В ее воображении возник образ, как она вальсирует с Джастином в освещенном газом бальном зале. Она в платье с глубоким вырезом, отделанном кружевом, а он в элегантном черном вечернем костюме, кружащиеся по залу под громкие звуки оркестра из двадцати человек.
Романтическая мечта, не более того. Но она тронула ее сердце.
Она всегда была несколько сдержанна с людьми. Не в ее характере было хихикать и флиртовать. Тем не менее, когда-то она получала огромное удовольствие от сезонных развлечений. Она посещала театр, играла на фортепиано на концертах и танцевала в переполненных бальных залах. От нее этого ожидали. И она никогда не возражала против этого. Она всегда была уверена в себе и своем месте в мире.
Если бы только она могла вернуться в Лондон вместе с Джастином и стать такой, какой была когда-то. Уверенной и беззаботной. Ей так много всего хотелось бы ему показать. Ей так хотелось испытать все вместе с ним.
Почему это должно быть мечтой? Почему эти удовольствия не могут быть стать реальностью?
Все, что для этого нужно, — это немного смелости, как сказал Джастин. Достаточно смелости, чтобы встретиться лицом к лицу со своим дядей и мистером Глайдом. Достаточно смелости, чтобы поговорить с человеком из газеты. Рискнуть своей репутацией.
Стоил ли шанс на счастье — на свободу — такой невероятной авантюры?
Она надела свое единственное оставшееся платье и, расправив юбки поверх кринолина и поправив бархатную ленту сливового цвета на талии, спустилась вниз. Она нашла Джастина в библиотеке с мистером Бутройдом, которому он диктовал письмо.
Он переоделся из костюма для верховой езды в черные шерстяные брюки, чистую белую льняную рубашку и черный жилет. Его сюртук висел на спинке ближайшего стула. Как будто он снял его во время работы.
Он не слышал, как она вошла, но, когда она подошла к окну, повернул голову и посмотрел на нее.
— Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.
Она взяла книгу «Дэвид Копперфилд», которую читала накануне, и устроилась в оконной нише, подобрав ноги под юбку.
После долгой паузы Джастин продолжил диктовать свое письмо. У него был глубокий, сочный баритон. Строчки в книге расплывались у нее перед глазами, пока она слушала. Суть его слов была неважна. Что-то о совете директоров и доле в железнодорожных акциях. Не имело значения, что он говорил и кому он это говорил. Его тон успокаивал ее. Тем же тоном он произнес перед ней свои брачные клятвы.