- Но вообще-то я не бью свою дочь, - испуганно возразил герр Шаес, да и было бы за что... Я не понимаю...
Однако я снова не дал ему договорить.
- Ну так и врежь ей, чтоб чертям стало тошно! - опять заорал я. Сними с крюка матросский ремень и вмажь! Чтоб якоря пониже спины пошли!
При чем тут матросский ремень и какое он имеет отношение к интеллигентному герру Шаесу, я до сих пор не могу объяснить. Тем не менее, вполне довольный "прочисткой", я отошел от папы отличницы и опять взгромоздился на кафедру. Казалось, остальные родители также остались довольны спектаклем. Некоторые мамаши взирали на меня с восхищением.
Я перевел дух и наконец осознал свою ошибку. Однако исправлять ее было бы совсем уж глупо.
- А теперь мы обратимся к кандидатурам еще более мерзких типов. - По залу (вернее, по классу) прокатилась волна. - И среди этих кандидатур я хочу отметить Владимира Еписеева, двоечника и бандита...
Распахнулась дверь, и в класс вновь влетела Римма Игнатьевна.
- Арсений Кириллович! - Она подкатилась ко мне мохеровым шариком и заглянула в мои нетрезвые зрачки. - Вы так кричали. Что-то случилось?
- Ничего, ничего, Римма Игнатьевна, - развел я руками и широким жестом охватил пригнувшиеся головы родителей. - Вы же понимаете, идет собрание...
Историчка проследила за кривой дугой, которую описала моя рука, и осталась довольна этим зрелищем. Виноватые лица родителей, частенько донимавших учебную часть непомерно высокими требованиями к качеству образования, привели ее в восторг.
- Арсений Кириллович, - прошептала она с трепетом, - вы Макаренко! Только для взрослых!
Дверь тихонько пискнула и плавно легла в коробку. Я мог продолжать. Но то ли трепетный голос нашего завуча, то ли не свойственные классной двери нежные трели опять изменили ход моей мысли.
Мамаша хулигана Еписеева - а это была та самая хорошенькая блондиночка из первого ряда - вжала голову в плечи и приготовилась выслушать приговор. Она и сама понимала, что по ее сыну плачет даже не слесарное ПТУ, а колония для малолетних преступников.
- На ком же мы остановились, друзья мои? - сердечно спросил я свою аудиторию.
- На Владимире Еписееве! - нагло крикнул с галерки оскорбленный герр Шаес. - Этот тип чуть не изнасиловал мою дочь...
Дерзкий выпад остался незамеченным. Я вышел из-за кафедры и остановился у доски.
- Попрошу подняться родителей Володи...
Красная, как венгерский маринованный помидор, блондинка с трудом вылезла из-за парты и, уткнув взгляд в пол, замерла. Будто ожидала с моей стороны физической экзекуции. Но экзекуции не последовало.
- Как вас зовут? - ангельским голосом спросил я блондинку.
- Ма... Маша, - пролепетала она. - То есть... Мария Антоновна...
- Спасибо вам, Мария Антоновна, - немедленно отреагировал я. Огромное спасибо за сына!
- Да он же моему Лешке... Карнаухову чуть ухо ножом не отрезал, подала голос какая-то толстая особа.
- Все сфабриковано! - объявил я, как прокурор, который проспал весь процесс и принял себя за адвоката. - А впредь, - это уже касалось всех родителей, - попрошу не марать светлого имени Владимира Еписеева. И точка! - резюмировал я.
Уважительная тишина была мне ответом. Я прошелся вдоль доски.
- На этом считаю собрание закрытым. Вопросы есть?
Вопросов не было. Даже герр Шаес примирился со своим статусом родителя малолетней преступницы.
Я бодро вышел из класса и направился в туалет. Попить. Пока я шел по коридору, до меня не донеслось ни звука. Только мои железные командорские шаги гулко двоились в простенках школьных коридоров.
Войдя в туалет, я с наслаждением открыл кран и повис над заплеванной учениками раковиной. Во время долгого процесса наполнения организма вожделенной влагой до моего слуха доносились робкие родительские шаги. Они шелестели по коридору и удалялись вниз по лестнице.
Наконец я напился, закрутил кран и весело вышел из туалета. У лестничной площадки меня ждала Мария Антоновна Еписеева.
Я попытался невозмутимо пройти мимо матери хулигана (напившись, я уже не сомневался, что Еписеев - именно хулиган), но она загородила проход своей худенькой грудью.
- Арсений Кириллович, - прошептала она со слезой в голосе. - Арсений Кириллович!
- Да, Мария Антоновна, я вас слушаю...
- Вы первый, кто хоть как-то похвалил моего сына... Я так вам обязана... Скажите, что я могу для вас сделать?
- Что вы, - смутился я, подумав, что дамочка собирается броситься в мои, в общем-то теоретически готовые принять ее, объятия. Надо как-то выкручиваться: - Володя, конечно, не святой, но... Но...
И тут я замолчал, не зная, что сказать. Виталькин допинг начисто выветрился из моей крови. Мария Антоновна Еписеева с готовностью помогла мне:
- Знаете, Арсений Кириллович, - я увидел, что по щекам этой миловидной женщины течет синеватая тушь, - приходите ко мне в гости. Скажем, завтра... Часиков в семь... Ведь ваша жена не будет против? Ну в крайнем случае скажете ей, что вы забежали домой к ученику...
- У меня нет жены, - виновато пробормотал я.
Глаза Марии Антоновны на мгновение озарились нечеловеческим огнем.
- Ну тогда тем более, вы должны прийти. Вы придете?
- Но я не знаю вашего адреса...
Я уже попался на эту хитро заброшенную удочку. Меня начали водить и скоро должны были подсечь.
- Вы найдете его в журнале, - хитро прищурилась она.
Подсечка состоялась. Оставалось судорожно забиться на берегу и по-рыбьи разинуть рот.
- Приду.
К моему удивлению, Мария Антоновна встала на цыпочки и чмокнула меня в щеку. Наверное, оставила след от помады. И синей туши.
Мадам Еписеева развернулась и грациозно засеменила по лестнице, предоставив мне возможность полюбоваться ее удаляющейся фигурой. Застыв на месте, я проводил ее взглядом.
Внезапно в дальнем конце полутемного коридора послышался шорох. Что-то скрипнуло. Кто-то поперхнулся и закряхтел. Зашуршали шаги, сопровождаемые мерным позвякиванием. Я напряженно вгляделся в темноту. Ничего. Я хотел было начать спускаться, как совсем рядом со мной раздалось:
- Все ходите, а знаний-то - нет!
Я обернулся. Передо мной в синем замызганном халате стоял Константин Кузьмич - "К в кубе" - наш директор. В одной руке у него болталась связка ключей от многочисленных кабинетов, где он по семейному долгу преподавал разнообразные предметы. Вторая рука директора Рогожина была занята чьим-то классным журналом, на котором, как на блюде, высилась горка глазированных сырков с ванилью из школьного буфета.