Вы приблизитесь к этому месту посредством бесед. Слова, размышления, вопросы, мнения и смех являются элементами, присущими супругам, неотделимыми от личности каждого из них. Они напоминают об этом сосуществовании — сначала вдвоем, затем втроем, с сыном Давидом, рождение которого расширило уязвимое пространство брака.
По правде говоря, брак имеет лишь один возможный смысл — сингулярный. Ни романтическая иллюзия быстротечной «любви с первого взгляда», рискующая погибнуть в сжатии вне времени и мира; ни совершенство «симбиотической» пары, члены которой проявляют во всем единодушие, здесь неуместны. Нет, брак двух сингулярностей опирается не столько на закон, который лежит в его основе, сколько на глубокую убежденность, которую не поколеблют ни радости, ни горести, коим нет числа, — убежденность в том, что «это то место, где нужно быть»[1].
Слово «брак» стало для нас обоих — с течением времени — реальностью, которая нас воссоздает «в моменты, когда время останавливается, как милость и невидимая угроза, как субстанция, которая питает и окружает каждую вещь, не смешиваясь с ней». Она не устраняет боль от отказов, жертв, убийств, кратких возрождений в нем и вне его; она не отрицает наши животные рефлексы, жестокость и безумные порывы, поражения, болезни и лечение или неминуемую смерть. В ней и с ней эти треволнения сменяются высшей связью — единственно возможной по причине своей ясности, — которая заставляет меня быть там, где я должен быть.
На каком языке? На языках, которые были нам даны для того, чтобы учиться, приручать, модулировать. Чтобы превратить наше согласное несогласие в нечто гораздо большее, чем защищенность — в фундамент, на котором строят долгосрочные отношения существующие вместе порознь два человека, не являющиеся жертвами войны и мира полов, но старающиеся мыслить их, каждый — всем своим телом, невероятно, правда? Чтобы жить, давать жизнь и делать менее тягостным осознание ее конца, не позволяя «умереть двум полам поодиночке» (как того опасались и то предсказывали Вилье де Лиль-Адан и Марсель Пруст).
На последующих страницах нашли свое отражение сегодняшние переживания, связанные с браком. Без иллюзий относительно невероятного слияния двух тел в одно и предложения «разнообразия» в качестве отличного решения для спасения идиллической, неудавшейся «совместной жизни». Вас просто и честолюбиво приглашают рассмотреть опыт брака как один из видов искусства.
I.
ВЗАИМОПОНИМАНИЕ, СМЕХ, БОЛЬ[2]
«Нувель Обсерватер»: Прежде всего, что такое, по-вашему, любовь?
Филипп Соллерс: Это слово используется настолько бездумно и бессистемно в нынешней торговле чувствами, что может вызвать чувство стыда или отторжения, как, например, у Селина: «Любовь — это бесконечность, доступная пуделям». Но все же это серьезный вопрос, заслуживающий ответа. Есть слово, которое мне не нравится — «пара»: всегда его терпеть не мог. Оно связано для меня с ненавистной мне литературой. Мы с Юлией поженились, это понятно, но у каждого из нас своя личность, своя фамилия, своя деятельность, своя свобода. Любовь — это полное признание другого человека в качестве другого. Если он является близким для вас человеком, как в нашем случае, задача, по моему мнению, состоит в том, чтобы в различии была гармония. Различие между мужчиной и женщиной неустранимо, их слияние невозможно. Следовательно, нужно любить свою противоположность, но в этом-то и заключается вся прелесть. На ум приходят слова Гёльдерлина: «Все диссонансы жизни — только ссоры влюбленных. Примиренье таится в самом раздоре, и все разобщенное соединяется вновь. Расходится кровь по сосудам из сердца и вновь возвращается в сердце, и все это есть единая вечная пылающая жизнь»[3].
Юлия Кристева: В любви есть две неразрывные составляющие: нужда во взаимном понимании и постоянстве и драматичная потребность желания, которая может привести к неверности. Любовные отношения — это тонкая смесь верности и неверности. Литература предлагает нам огромное разнообразие примеров любовных отношений: от романтических и куртуазных представлений прошлого до непристойных и напряженных изысканий современных авторов. Нашей цивилизации свойственно размышлять на тему отношения полов и чувств, отталкиваясь от пары верность/неверность.
«Н.О.»: Но разве можно соединить верность с неверностью?
Ю.К.: Вначале постараемся определить, что такое верность. Можно сказать, что это: постоянство, защита, уверенность на долгосрочной основе. Не утратила ли тема верности, унаследованная нами от прошлого и от родителей, своей актуальности, не идет ли речь о пережитке, который современная эпоха и сила желаний должны искоренить? Не думаю. Сейчас я говорю как психоаналитик: ребенку нужны две фигуры, два имаго, иначе он не сможет взаимодействовать с миром. Разумеется, это мать и отец, о котором мало говорят, — отец, играющий важную роль в первичной идентификации ребенка. Не эдиповский, запрещающий, а любящий отец. В наших любовных отношениях мы тоже ищем варианты этих родительских образов. Такова физическая потребность в верности. Когда у нас есть эти точки опоры, эти элементы стабильности, мы можем себе позволить сделать свои чувственные или сексуальные отношения более свободными и дать волю желаниям.
1
Соллерс комментирует это выражение Стефана Малларме в предисловии к своему роману «Странное одиночество» (Une curieuse soEtude. Р.: Seuil, 1958, Points Seuil, 2001).
2
Интервью, данное журналу «Иувель Обсерватер» в августе 1996 года. Беседу вели Франсуа Армане и Сильви Веран.