Застав Клару на кухне, сеньора Альварес вдруг шепотом призналась:
– Я ничего не сказала вашему мужу, сеньора.
На миг оторопев от такой прямоты, Клара только пробормотала:
– Отлично. – Подумав, она решила разузнать, о чем расспрашивал Серж. О том, чем она занималась в его отсутствие?
– Да, сеньора. Но я сказала, что у вас никто не бывал. Он спрашивал, не приходил ли невысокий или рослый мужчина, лысый или седой. А я ответила, что однажды на минутку заходил какой-то сеньор в шляпе.
– Спасибо вам, сеньора Альварес. Напрасно он расспрашивал об этом вас.
Клара растерялась. Зачем Серж расспрашивал о ней? Ведь ее занятия всегда были ему безразличны.
Крей снова заговорил с мэром.
Официанты в черных пиджаках принесли шампанское на серебряных подносах. Запахи расплавленного сыра и колбасок почти перебили рождественский аромат хвои и свечей. Тим застыл возле Крея, который беспечно болтал с гостями, но то и дело поглядывал на Клару, удивительно красивую в малиновом платье, сияющую счастьем, ведь Ларса она надеялась увидеть только через неделю. Тим рассеянно отвечал на поздравления и пикантные замечания женатых гостей.
– Ну как, ты еще держишься, Тим? Тебе полегчает, когда кончится вся эта суета, – пообещал отец, снова подходя к нему. Судя по оживленному голосу, он не ограничился одним бокалом шампанского.
– А может, это все-таки ошибка? – отозвался Тим с большей убежденностью, чем хотел выразить, но именно это он сейчас и чувствовал.
Отец отнесся к его словам с серьезностью, порожденной опытом.
– Что-нибудь не так?
– Наверное, нервы.
– Не забывай, что разорвать помолвку гораздо проще, чем развестись. Уж я-то знаю. Это твой последний шанс.
– Спасибо.
– Главное – довериться своему чутью, – продолжал отец. – Знать, что интуиция тебя не подведет.
Тим задумался, у кого отец перенял бредни в стиле «нью-эйдж».
Струнное трио заиграло на галерее над большой столовой, как только гости вошли туда. Тим догнал Анну-Софи и успел шепнуть ей:
– Манускрипт вернули его владельцу.
– Знаю. – Она кокетливо улыбнулась. – Это я послала его с американской почтой. Да, я.
Тиму понадобилась секунда, чтобы понять смысл ее слов.
– Но где ты его нашла?.. А, тебе его отдал Габриель! Или Делия?
– Я поискала его на складе и в конце концов нашла.
Тим был ошеломлен. Анна-Софи не показывала ему манускрипт, не упомянула о нем ни словом – но чем вызвано такое недоверие, скрытность и осторожность? Ему было бы просто любопытно увидеть эту вещь.
– Как ты могла?
– Если бы ты узнал про манускрипт, тебе пришлось бы сообщить о нем своему другу из Амстердама. И тогда несчастный Габриель остался бы в тюрьме до конца своих дней, а он ничего не крал и никого не убивал. Он искал манускрипт, но не нашел его.
– Ты все расскажешь Сису. Ты объяснишь ему…
– Можешь объясняться сам. А я не стану.
– Ты послала вещь стоимостью полмиллиона долларов обычной почтой?
– Французской почтой я бы ее не послала, но я уверена, что американская безупречна. Ты только вспомни, как ловко американцы спускают бомбы в дымоходы!
Неужели Анна-Софи издевалась над ним? Тим ничего не понимал. Ему было нечем объяснить свое оцепенение и удивление – казалось, что он говорит с абсолютно незнакомым ему человеком.
Глава 58
ПРАВИЛА ИГРЫ
Стол украшали зелень и золотые колокольчики, символы и брака, и Рождества, перевязанные лентами с надписями «Анна-Софи и Тим»; возле каждого прибора лежали именные карточки. На одном конце стола должен был сесть Крей с Сесиль и Эстеллой, на другом – Клара с бабушкой, Тимом, Анной-Софи и глухим дядей. Старшую мадам де Персан усадили рядом с ее давней подругой Эстеллой. Клара умела рассаживать гостей так, чтобы никто из них не остался недовольным.
Держа дробовик под мышкой, Крей сам повел мэра к длинному столу – точнее, к нескольким столам под общей скатертью, накрытым на сорок персон. Из предосторожности Крей умело переломил ствол дробовика так, чтобы дуло смотрело в пол. Тим считал, что было бы лучше отдать оружие мэру, но Крей прислонил его к столу возле своего места и принялся перекладывать карточки с именами гостей так, чтобы освободить место для мэра и его трех спутников, а слуге велел принести еще три стула. В результате мэр втиснулся между Креем и Эстеллой.
Ужин, во время которого гости то и дело предлагали тосты за новобрачных, за завтрашний день и за хозяев дома, был простым и сытным: бульон, жареная баранина с картофелем и горящий пудинг – последний внесли на серебряных подносах под звуки фанфар, для чего пришлось погасить свет. Потом несколько подруг Анны-Софи разыграли скетч и пообещали еще один завтра, после свадьбы. Хорошенькие француженки надели передники и запели песню об Анне-Софи, которую сочинили сами. Из нее Тиму запомнился припев: «Ma main était bien jouée; nous sommes mariés, nous sommes mariés».[53]
Дику Тренту вскружила голову мадемуазель Лотремон по прозвищу Киска. Когда певицы рассаживались по местам, она игриво подмигнула ему.
Бежать, бежать, в отчаянии думал Тим, не в силах отделаться от мысли об «Апокалипсисе Дриада» и о предательстве Анны-Софи.
– Я хочу предложить вашему вниманию кое-что, – заявил Крей.
Тим успокоился, заметив, что дробовик переместился под стол. Крей встал и подошел к проектору, который Тим еще раньше заметил в глубине столовой. На противоположной белой стене столовой замелькали черные кляксы и полосы, потом появилась женщина, торопливо идущая через зал. Крей остановил пленку и перемотал ее. Разговоры смолкли, гости повернули стулья, чтобы лучше видеть.
– Это восстановленная копия великого шедевра. Звук восстановить не удалось, – громко объявил Крей. – Но надеюсь, он не так уж плох.
Тим сразу узнал сцену, будто взятую из теленовостей: мужчины в куртках, твидовых кепках и другой деревенской одежде быстро шагали по заросшему кустарником полю, кричали и смеялись, нагибались, ныряя под ветки, шевелили траву палками и бросали в заросли камни. Многие из гостей тоже узнали фильм.
Это была картина Жана Ренуара «Правила игры». В этой сцене загонщики, местные жители, вспугивают дичь и гонят ее перед собой навстречу охотникам-аристократам. Гости Крея закивали с довольными улыбками – всем нравился этот фильм, он и вправду был шедевром.
Тим припомнил, что персонажи этого фильма устраивали вечеринку в загородном доме. Наверное, Серж усмотрел в этом сходство с нынешним ужином. Но его намерения оставались неясными. К чему он стремился? Выразить свое отношение к охоте или просто развлечь гостей? Со свадьбой фильм был никак не связан. Странный выбор для предсвадебного ужина. Тим то и дело поглядывал на мэра и его друзей, на лицах которых застыл вежливый интерес. Крей куда-то исчез.
От загонщиков удирали кролики, птицы вспархивали у них из-под ног и взмывали из густых зарослей в небо. Шипение почти заглушало звуки. Когда был снят этот фильм? Кажется, в тридцатые годы. Тим не интересовался историей кино, но предполагал, что фильм вышел до Второй мировой войны, задолго до его рождения, когда музыка в звуковых фильмах ничем не отличалась от фоновой музыки в немых.
Куропатки и зайцы спасались бегством, повинуясь панике или животному инстинкту. Оператор взял в кадр одну из крольчих, передвигающуюся неуверенными прыжками, и перепуганную белку. На другом конце поля стояли гости маркиза, красивые женщины в костюмах с большими плечами и изящных шляпках, мужчины в охотничьих костюмах, все с дробовиками. Они смеялись и переговаривались, ожидая, когда добычу подгонят поближе, и обсуждали личную драму каких-то двух персонажей – Тим не мог вспомнить, каких именно. Казалось, они болтают, чтобы скоротать время; из-за шума слова стали почти неразличимыми.
Тим хорошо помнил следующую яркую, шокирующую сцену, когда птицы разлетаются во все стороны, а загнанная крольчиха скачет прямиком на охотников. Улыбающиеся, богатые, воспитанные люди с показным равнодушием вскинули ружья, гораздо более интересуясь беседой, чем стрельбой, и пристрелили крольчиху, а потом продолжили стрелять по движущимся мишеням. Все эти люди были превосходными стрелками. Но Тим не мог спокойно смотреть на вздрагивающие в агонии тельца кроликов, трепет крыльев умирающих птиц, а эта сцена повторялась вновь и вновь, после каждого выстрела, животные одно за другим падали на листву. Один из зверьков, который еще недавно смотрел прямо в камеру, теперь был мертв. Продолжительность этой сцены сделала бы честь самому Крею, который славился умением затягивать самые драматические эпизоды. За спиной Тима кто-то – кажется, его мачеха Терри – ахнул: «О Господи…»