Бен Ата добрался не до самой границы, а лишь до того места, откуда были видны горы струящегося песка, каменные откосы и невысокие заросли жесткого кустарника. Сидя в седле, он бездумно оглаживал шею коня, думая о том, что у бедного животного порваны губы, вспоминал, каковы на ощупь пленные девицы, — раздражающе шероховатая кожа, вспоминал их слезы и злость.
И тут Бен Ата заплакал. Он теперь прекрасно понял, что не прикажет начинать никакой войны с этой несчастной страной: как только вернется в лагерь, тут же аннулирует отданные до сих пор приказы. Он знал, что скажут солдаты: мол, их король пал жертвой женщины, стал негодным солдатом. И думал, что они правы. Ему не хотелось возвращаться в свою страну, где если завелась у человека в голове хоть какая свежая мысль, это непременно считается крамолой.
Он решил побыть тут какое-то время. Спешился, распряг коня — снял седло и уздечку и, повернувшись лицом к своей стране, а спиной к Зоне Пять, уселся, как бы неся стражу, в чем был — прямо в командирской плащ-палатке. Так и получилось, что Бен Ата, король ужасной Зоны Четыре, оказался вдали от своей армии и своего лагеря, сам по себе, когда снова начал бить барабан. И Бен Ата его не услышал.
Проведя в одиночестве бессонную ночь, он вернулся домой. Уже в лагере услышал барабанную дробь, мигом решил ехать и встретить Эл-Ит, и тут ему пришло в голову: а вдруг он уже опоздал? И Бен Ата поехал вверх по холму в павильоны, а Эл-Ит в это время поднималась с другой стороны холма.
Оба вошли в центральную комнату сквозь противоположные арки и замерли, рассматривая друг друга. Как обычно, каждому прежде всего бросились в глаза их различия: оба пережили долгие дни, мысленно ведя разговоры, оба и изнемогали от желания, а теперь, увидя живьем напротив себя своего упрямого и самодостаточного партнера, почувствовали лишь некое опустошение.
Оба были измучены, и это было заметно с первого взгляда. Оба отощали, высохли и загорели до черноты. Оба в душе бушевали, нуждаясь в партнере и не были уверены ни в чем. У обоих запали глаза. Обоих, стоявших сейчас напротив друг друга, снедал голод, в чем они не отдавали себе отчета.
И, оказавшись наконец вместе, они бок о бок рухнули на тахту и пристально посмотрели друг другу в глаза, в лицо, оглаживая взглядами друг друга сверху донизу. И, когда убедились наконец, что партнер — тут, рядом, уже несомненно рядом, — долго сдерживаемое напряжение прорвалось. Оба вздохнули, сладко зевнули, перевернулись на спину и заснули в объятиях друг друга. И так проспали целые сутки, почти не шевелясь.
Какими же долгими были последующие дни, когда они обменивались мыслями, еле-еле двигались, поглощенные друг другом, осыпали друг друга тысячью вопросов. Потому что этот этап их отношений был внове для каждого, и обоих удивляли каждое слово и действие партнера.
Главное, что они оказались вместе, наедине, и подозревали, что такое положение дел теперь надолго, потому что для каждого из них обычная — прежняя и теперь потерянная? — жизнь оказалась под запретом. Оба стали изгнанниками, а изгнавшими их странами управляли другие люди, со своими связями и потребностями. Ни одному из них еще не доводилось оставаться наедине с другим человеком днями… и днями… и днями. Да и ночами напролет.
Они соединялись, как никогда не бывало до сих пор: всерьез и надолго, как будто завершение акта означало бы конец возможного взаимопонимания, как будто перед ними стояла задача обследовать друг друга, как если бы такое слияние сущностей придавало обоим некую силу, давало неуязвимость, исключающую сомнения и, более того, — бедствия, даже хаос. И когда они сходились в схватке, или льнули друг к другу, или находили друг в друге прибежище, каждый пытался увидеть себя со стороны — гораздо чаще, чем ему бы хотелось, чтобы это было замечено другим, — холодным бесстрастным взглядом, совсем таким же, каким мог бы их оценивать любой — кто? какой враждебный незнакомец? Но тут же в душе каждого из них возникал внутренний протест против такой оценки, и они и мыслью, и действием пытались охранить эту возможность, для чего — все более часто — удерживали в своих руках руки партнера. Бен Ата, вероятно, воспринимал свои сильные ладони, как баррикады, охраняющие укрытие, в котором скрывалось что-то небольшое, бесконечно уязвимое и хрупкое.