По инициативе прижившегося здесь шебутного москвича Мишки, киношники в Бухту приезжали. Целый год снимали всякое. Спустя некоторое время, года через три, фильм вышел. Ничего не сказать, хороший. И себя в кино узнавать приятно. Однако шибко красочный, да завлекательный, он у них получился. Понес потом черт сюда романтиков, новую жизнь начинать. Не то, чтобы совсем много, но человек десять-пятнадцать за все время приезжало. Хорошо не остался никто. Не напрягает, конечно. Только зачем нам ещё и заезжие идиоты? Надо, так и свои сыщутся.
В конце двухтысячных церквушку им притаранили. Аж с Карелии откуда-то. Из ихней, карельской сосны и осины. Так-то красивенькая, серебристая стоит. Однако можно было и из местной лиственницы забабахать. Листвяги любую осину в разы перестоят. Один хрен мужики туда почти не ходят. Разве что иногда, на праздники. А так всё больше бабки шебуршатся. Но и тех не густо, не много их на деревне, да и дела.
Так вот и течет жизнь в Бухте, практически, как и тридцать лет назад текла. Мало что поменялось. Запросы, конечно, да, повысились. Уровень жизни заметно улучшился. Связь, какая-никакая теперь есть, интернет вон даже появился. Моторы-иномарки у всех, снегоходов по нескольку штук в семьях, лодки красивые, современные на пабереге попадаются. Квадрики и машинки, по поселку, по буеракам переваливаются. А люди, как и уклад жизни, те же самые, не сильно изменились.
Федор Викторович Воронов сидел на крыльце своего, вполне даже не старого дома. Озирал большое, неплохо обустроенное подворье, любовался прекрасным видом на Енисей. Привычно, на автомате, оценивал направление и силу ветра, наличие и высоту волны. Посматривал в небо, на облака, гадал, задует ли 'север', и жизнью был в очередной раз доволен. Он вообще, относился к той весьма немногочисленной категории граждан, которых все устраивает. Скажу больше, его устраивало АБСОЛЮТНО все! Жизнь, то место, которое ему в этой жизни принадлежит, время года и погода. И все, все, все прочее. Трое взрослых сыновей построили себе по дому и нынче отделились, забрав с собой свою мать. Его жену Нинку, с которой он давно не ладил. Средний, самый ушлый, задержался было с переездом в собственные хоромы, бурчал что-то про отделку, ещё какие-то причины. Но Викторыч махом просек ситуацию, а именно обыкновенную лень. И мягко намекнул Антохе, что на готовом, у родителя, конечно, здорово. Но 'дом, милый дом', будет тебе гораздо лучше. Теперь вот сидел, смаковал одиночество. Оно было ему хорошо знакомо и привычно, но не тут, а в тайге, на участке. Здесь же постоянно кто-то мельтешил поблизости. Даже если и не досаждал, то все равно, так или иначе где-то имелся. По укоренившейся привычке всё анализировать, подумал:
'А что это ни тяготит меня разъезд народа? Даже какое-то облегчение почувствовал... Нинку не считаем, отгорело... Идём дальше... Вроде не извращенец, сыновей действительно люблю. Все родители переживают, когда дети вылетают из родного гнезда...'.
Ворон умел думать в третьем лице. Иногда, чтобы посмотреть на проблему, как бы со стороны, думал о себе, как о другом человеке. Вот и сейчас, мысленно прищурился, размышляя будто о постороннем. 'Слишком уж он любит свою работу. Промысловики к концу сезона скучают по дому, торопятся выехать в деревню. Он нет. Неохотно уезжает с участка. Жалко покидать тайгу. Она ему никогда не надоедает. Сейчас, когда вся родня разъехалась, создалась небольшая иллюзия леса, будто он один, на промысле, на участке. Доволен, дикарь...'.
Способность к такому анализу появилась у Викторовича в отрочестве, в далеком шестьдесят пятом году.
'Ему было почти пятнадцать, оканчивал школу семилетку, но какой-то особой тяги к книжным знаниям и самим книгам не испытывал. Зато уж об окрестных лесах, речках, озерках и урочищах, знал ни в пример больше некоторых взрослых. Имелось у него и ружье: одностволка, курковка, двадцать восьмого калибра. Знаменитая Иж-5. САМ приобрел ее в хозяйство, в прошлом сезоне. Взял в аренду с выкупом. Хотя таких слов тогда, ни он, ни вообще никто в стране не знал. Хозяин ружья сказал - 'ничо, за осень рассчитаешься'.
Рассчитался за восемь дней. Бобра добыл, и барсук совсем недалеко от деревни попался. Так что стала 'ижевка' его собственностью. Кроме того, 'продавец' подарил четырнадцать латунных гильз, коробку капсюлей и еще кое-какой ружейный припас. У них хорошие отношения были.
Сосед фронтовик, дядя Устин, купил было два ружья в городе. Вот эту Иж-5 и ЗК, тоже одностволку. Обеспеченный дядька был, экскаваторщиком трудился, в угольном разрезе, неподалеку. Здоровенный экскаватор драглайн. Неделю на работе, неделю дома. На станцию, к поезду, что их на смену возил, ездил на 'козле', новеньком мотоцикле М-103 Минского завода.
Вообще-то, у него целых три ружья было. Одно ещё с войны привез, 'Зауэр' называется. Устин почему-то 'зауэр-три кольца' говорил. За двадцать послевоенных лет двустволка эта немецкая, вроде как немножко под расшаталась, он и приобрел два наших ружья, новых. Долго плевался потом, 'дрова' говорил. После той покупки, они вечера три вдвоем просидели. Разбирали, подгоняли, смазывали аккуратно - наладили 'зауэра'.
- Старый стану - тебе отдам! - говорил дядька, любовно прикладываясь к ружью.
Федька верил, Устин и приучил его к охоте, отца-то не было, сгинул на реке. Два года Ворону было. Плот мужики по Кану сплавляли, лес на контору колхозную. Под батей бревно и крутанулось. Правление колхоза тогда с похоронами помогло, какую-то единовременную помощь, мать говорила, выдали. Одно время вроде даже пенсию на потерю кормильца получала. Правда, недолго. Что-то потом там перепутали, в бухгалтерии.
- Я бы пошел промысловиком... - кряхтел сосед, дымя папиросой, - да чтобы такую зарплату, как щас у меня, на карьере, выработать, надо окрестную живность косой косить.
С этих, часто слышимых слов, рассказываемых соседом охотницких баек, интересных случаях в тайге, когда-то и захотелось Федьке в неведомые промысловики.
В общем, отправился Федор однажды на реку, были у него на Кану дела кое-какие. Ондатра в двух местах плавала, хотел посмотреть. Добывать-то, смысла нет, лето. Но впрок, ко времени, заметочку сделать не помешает. А ещё, в прошлый раз, недалеко от приметного, песчаного бугра, с невысоким яром, видел отходы жизнедеятельности барсука. Лето, оно, конечно, лето... однако уже за середину августа перевалило. Можно и прибрать барсучишку. Данный товарищ сейчас куда как дефицитен. Правильно добытый, да вовремя разделанный барсук - мое почтенье, 25-30 кг отменного и полезнейшего мяса с жиром. И весьма востребованного к тому же, на продажу! А печень? Очень целебная штука, при переломах. Что-то в ней такое содержится. Есть у Феди знакомая бабка-знахарка, она ему про это и говорила, мгновенно купит. Так что надо пошевеливаться, не один он такой на деревне охотник.
Размышляя на эти темы, Федька готовился к засидке. Вот, стало быть, бугор-косогор, вон под небольшим выворотным листвягом дырочка виднеется. И неплохая... Туда, вверх, метров через триста, поле ржаное стоит. Стало быть, норка у барсучины здесь временная, на пожрать. Следовательно, второй вход-выход вряд ли имеется. Помня, что барсук крепок на рану, заранее определился, как он в случае надобности выскочит наперерез, преградив тому путь в лаз. Ещё раз прикинув, где расположится, если ветер не изменится или куда переместится, если все-таки поменяется, Федор обошел бугор и по чуть видимой проселочной дороге пошел вниз по течению реки. Неспешно шагая, отметил про себя, что катались тут в основном на телегах, хотя совсем недавно и машина проезжала. Судя по всему, 'Победа'. Ну, вполне возможно, дождей давно не было, что ж не проехать?
На минутку приостановившись, снял с плеча солдатский сидор. В деревне многие до сих пор ещё пользовались военными вещмешками, удобная, между прочим, штука. Достал оттуда короткий, самодельный спиннинг. Палка с двумя проволочными кольцами и примотанной изолентой катушкой. Оценил три имеющиеся в наличии блесны. Выбрал вогнутую, глубокую, медную. Вдел в лесочную петлю, прицепил за специально вбитую скобочку.