Метров через сто река чуть забирала вправо и на подвороте образовалась небольшая затишинка. Медленное, отбойное течение, лениво покручивало небольшим кругом порыжевшие сосновые хвоинки. Снесенные в воду ветерком, с чьего-то бывшего бивуака. Стараясь не осыпать берег, Федька осторожно спустился поближе к воде. Внимательно осмотрел упавшую давеча в реку осину, с ещё не ободранной стремниной кроной, удовлетворённо кивнул, и аккуратно, 'из-под юбки', мешали кусты, кинул блесну в намеченное место. Она упала, как он и рассчитывал, по хорошей дуге, издав нужный, глухой бульк. Будто сложенной в лодочку маленькой ладошкой по воде хлопнули. Тут же последовал жданный тычок в руку. Парнишка подсек, и не допуская щуке никаких вольностей, типа 'а я уйду под дерево!', аккуратно подвел добычу к своим ногам. Стукнул по голове заранее приготовленным дрючком, спокойно, за глаза, вытащил на берег. Переходить на другое место не стал, когда подсекал рыбину, заметил, как чуть ниже кто-то шарахнулся. Никуда оно не уйдет, шибко не шумел, не топал, неестественных звуков не издавал... Затаилась, поди, соображает, что за фигня, и чем это кончится. Сейчас узнаешь, чем...
Минут через десять у Федьки было две травянки. Где-то по килограмму с небольшим. И добрый, почти в два кило окунь. Вот он ужин, завтрак, ещё и домой принести хватит. Парнишка пошел к чьей-то былой стоянке. Ага, сюда Победа и приезжала...
Внимательно обследовал полянку вокруг кострища. Не пустое занятие, катушка, которой сегодня добывалась рыба, в прошлом году была вот также найдена чуть выше по течению. Всего одна ручка отсутствовала, болт выкрутился. Федор наладил, вот, рыбачит. Леску всегда сам покупал, клинскую. Хотя она на двадцать шесть копеек дороже ковровской стоит. Крепче, более гибкая и лучше скользит. Блесна летит дальше. На них обычно не тратился. Они, блесны, по кустам растут, умей только смотреть.
Федя задумчиво покрутил в руках поднятую из-под развесистого лопуха книгу. По примятой траве было понятно, здесь стелили какое-то покрывало, отдыхать. 'Библиотека приключений. Лежал, видать, читал. Баба, наверное... книжек на реке, я ещё не находил...' - подумал Федор, складывая в кучу сидор, спиннинг и свою находку. Рыбу он уже выпотрошил, чуть присолил и прикрыл влажной травой в сторонке.
Правильно уложив собранные дрова, Федька оглянулся, ища, чем заменить отсутствующую здесь бересту. Подсунуть, в получившеюся хатку, для растопки.
Книга упала с вещмешка и лежала открытая на двенадцатой странице.
'Сыщик Бодилин никогда, ничему, не удивлялся. Никакая, даже самая ничтожная мелочь не могла укрыться от его внимательного глаза...'. Минут через сорок парень обнаружил, что брошенный костер так и не зажжен, дела стоят, а он сидит, читает. Укоризненно покачав на себя головой, аккуратно закрыл, отложил в сторону 'помеху', и быстренько настрогал из сухой палки венчик для растопки.
Так Федор начал читать. Не сказать, чтобы запойно, его и та, первая книга, не шибко-то впечатлила. Вдумчиво прочитав её, Федька засек за наблюдательным сыщиком Бодилиным кучу погрешностей. А когда, через год, начал второй раз перечитывать, то даже пробурчал недовольно в нескольких местах - раззява'.
Ворон, матерый мужик и старый охотник, машинально пригладил рыжеватую, с проседью бороду.
- Ни хрена себе глюки, вот это меня накрыло... - подумал он озадачено. - Даже дымок костра почувствовал, запах горящего жира, что с окуня на угли капал. Как обмазанные речной глиной руки царапало, когда после разделки зверя от барсучьего жира отмывал, вспомнил... Может помирать собираюсь? Жизнь перед глазами проходит? Так вроде рано ещё, здоров, как бык. И воспоминания какие-то странные, будто рассказывает кто.
Тогда, парнишкой, он постарался, в подражание книжному сыщику, ничему в жизни не удивляться. Получилось довольно легко. Просто вместо 'Ух ты, ничего себе!', начал думать 'А как это так получается?'. И очень часто додумывался. Ещё и потому, что отличался природным вниманием и наблюдательностью. Первым это заметил Устин. Сосед вообще, относился к нему, как к сыну, всегда старался научить чему-нибудь полезному. Вот и в тот раз...
'Как-то шли по лесу, пройдя мимо геодезического знака, фронтовик, хитро ухмыльнувшись, стал внимательно вглядываться по сторонам, вслушиваться, запоминать, фиксировать. Вышли на реку, устроили привал. Когда уже чаю напились, у костра разморились, часа полтора времени прошло, спросил у Федора:
- Сможешь вспомнить, что мы видели, кого встречали, пока от знака до берега добрались?
- Да ничего особого и не было... - хмыкнул Ворон, тревожа веткой угли.
- Белки в двух местах попадались. Первый раз, где медведь малинник ободрал и муравейник разворошил. Второй раз в сосняке, на дереве ещё тёс брошенный, заросший имелся. Когда через поле шли, доярки на газике прогромыхали. Лизка, дочка почтарки, на её казенном велике в сторону Ольховки с почтовой сумкой проехала.
Так вот, пошевеливая кострище, прихлебывая из подкопченной кружки заваренный со смородиновым листом, плиточный чай, нанизывая подробность на подробность, говорил он примерно с полчаса. Устин, приподнявшись на локте, восхищенно внимал.
- Да как же так, Федька!? Ты же просто шел, шагал, как обычно. И по сторонам шибко не глазел... Когда ты всех этих лягушек, бурундуков, да леммингов заметить успел? Где ты эту Лизку рыжую увидеть умудрился?
- Ну, дядь Устя... Во-первых, я засек, как ты после знака преобразился. Смекнул, задумал дядька что-то, - улыбнулся Федор - выводы, правда, неправильные сделал. Обмишулился, наоборот, никуда не смотрел, за тобой наблюдал. Видел, как ты по сторонам щуришься, думал, что-то конкретное ищешь. Ну, а Лизку ты никак видеть не мог! Ей четырнадцать лет, на хрен она тебе? Ты тем временем аккурат на доярок в кузове газона таращился. На Ольгу Мыльникову. Аж подбоченился, слушая, как они "вот кто-то с горочки спустился" блажили. Штормовку свою, как гимнастерку одергивал, грудь с орденом, который у тебя дома остался, выпячивал. Тёть Галя твоя не видела, она б об тебя коромысло обломала! А Лизка справа по стежке вдоль леса ехала.
Эта наблюдательность сопровождала Федора всю жизнь, то принося немалые дивиденды, то подводя порой под монастырь. Я про то, что говорили ему потом, в течение жизни, не одиножды: Ходит тут, смотрит, вороним глазом!
А он и не смотрел, просто замечал. Иногда то, что другим не хотелось, чтобы увидели. Кстати, если по нынешним временам судить, да и по тогдашним тоже, не должен был Ворон охотником стать. Фортуна ему ох, какие соблазнительные шансы подкидывала.
Игорь Седин, молодой, московский тележурналист, когда их группу отправляли в далекий Красноярск, получил задание от начальства.
- Ты это... привези-ка мне с командировки самородка сибирского, - буркнул директор в прокуренные усы. - Поветрие сейчас пошло, нужны дикторы и телеведущие из народа. Если попадется кто толковый, с рожей смотрибельной - вези. Загоним на курсы дикторские, да пусть работает. Общагу, прописку дадим. А то парторг мне скоро шею перепилит своими рассуждениями, как далеки мы от простых граждан.
Несмотря на самое крестьянское происхождение, у Федьки Воронова была очень даже аристократичная физиономия. Хоть юнкеров белогвардейских в кино играй. Не Тихонов, конечно, но не плох, не плох. Тонкие черты лица, выдержанная мимика. И мало, что телегеничен, так ещё имелся в наличии, от природы поставленный, красивейший баритон. Именно дикторский. Петь Федор тоже мог, но особым слухом не блистал.
Когда в шестьдесят седьмом году эти четверо телевизионщиков заехали к ним, в передовое хозяйство, по дороге в Канск, Федор, как раз скотником в колхозе числился. Перед армией. Хотя, по правде говоря, за скотиной не ходил, добывал рыбью мелочь для колхозных кур и утей. Руководил бригадой из трех человек. Панкрат, Гришка Лесневский, да он сам. Те-то мужики взрослые, дед Панкрат, так и старый уже. Слушались, однако, Федьку беспрекословно, он к семнадцати годам солидный авторитет в таких делах имел.