Я взял ее руку в свою и ощутил легкое пожатие. Да, она признала меня, окончательно понял я. Наверное, она рада. Рада не меньше, чем я. Я немного расслабился. Некоторое время назад я испытал эмоциональный всплеск, когда узнал, что Илона жива. Теперь я потихоньку приходил в себя.
— Илона, — тихо прошептал я и снова почувствовал ее пожатие. — Держись, дорогая… Все будет хорошо. Я буду рядом с тобой. Я вытащу тебя, я помогу тебе…
Теперь я знал, что мне следует делать. Я обязательно должен был остаться в госпитале, чтобы ухаживать за Илоной. В тот же день я посетил начальника госпиталя. Этот моложавый полковник был старым знакомым Харевича. Я выложил ему все как на духу. Полковник посочувствовал мне. Я спросил, может ли он что-нибудь сделать для того, чтобы я какое-то время побыл рядом с раненой. Он пообещал лишь одно: похлопотать в штабе округа, чтобы меня на короткое время прикомандировали к госпиталю. Якобы с целью повышения квалификации.
Полетели дни, которые сменялись бессонными ночами, протекавшими в заботе об Илоне. Я знал, что врачи все сделали для того, чтобы вытащить Илону с того света, оставалось выходить ее. И я старался изо всех сил. Я сам отвел себе роль сиделки. Я помогал медсестрам делать Илоне перевязки, следил за капельницей, давал ей лекарства, умывал ее, кормил. Работы хватало, и я делал ее с удовольствием.
— Вы лучшая сиделка, какую я только видел в своей жизни, — сказал мне как-то лечащий врач Илоны, высокий капитан в дымчатых роговых очках.
Я был рад это услышать. В душе я всегда гордился тем, что был неплохим хирургом, теперь из меня вышла неплохая сестра милосердия.
Все это время Илона не произнесла ни слова. Она возвращалась к жизни медленно. Слишком серьезными были ее увечья. Когда мне рассказали, сколько сложных многочасовых операций ей пришлось выдержать, мне стало не по себе. Бедная, милая моя девочка, страдальчески думал я. Ну за что, за что тебе такое?
XXIII
Прошла неделя. Однажды, после того как я переделал в палате кучу дел, я сел на стул, что стоял у изголовья выздоравливающей, и задремал. Неожиданно сквозь сон я услышал свое имя. «Митя», — будто бы звал меня кто-то. Я открыл глаза. В палате было сумрачно и тихо. Илона, как обычно, беззвучно лежала на кровати и не подавала признаков жизни. Я решил, что это мне все причудилось, как вдруг я снова услышал свое имя.
У меня дрогнуло сердце. Илона! Это она зовет меня, радостно подумал я. Она! Но что это? Почему я вдруг опешил? Ах да, она впервые назвала меня по имени. Впервые! До этого ей что-то мешало обращаться ко мне таким образом. Быть может, ее смущала разница в возрасте, а может, причиной тому было проклятое чувство субординации, от которого бывает трудно избавиться.
Я тут же вскочил со стула и подошел к Илоне.
— Ты меня звала? — спросил я, стараясь преодолеть волнение.
— Да, — сказала она.
Услышав это, я еще больше заволновался.
— Тебе что-то надо? Ну, скажи? — проговорил я.
— Ничего… Я просто так.
Вот ведь как! Человеку вдруг стало лучше, и он решил просто поболтать.
— Ну, говори же… Говори еще, — стал просить я, радуясь тому, что наконец-то дождался, когда она окончательно придет в себя. Я давно не слышал ее голоса и очень соскучился по нему. — Говори, говори…
— О чем? — вновь шевельнула она губами.
Я наклонился к ней, чтобы ей было легче услышать меня.
— Обо всем, — сказал я. — Вначале скажи, как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — ответила она.
— Это хорошо… — идиотским голосом произнес я, будто бы мне приходилось вести диалог с каким-то маразматиком и я старался говорить его языком.
Я придвинул стул ближе к кровати, сел на него и стал внимательно глядеть на Илону.
— Почему ты замолчал? — спросила она.
— Потому что тебе нельзя напрягаться… Ты еще слабенькая, — произнес я.
— Мне лучше, — сказала она. — Скоро я встану на ноги.
— Да-да, конечно, — согласился я. — Но сейчас тебе не следует напрягаться. Ты поспи. Тебе надо сейчас больше спать.
— Я не хочу спать, я хочу слушать тебя, — медленно ворочая языком, сказала Илона. — Спасибо тебе, спасибо за все…
Я чувствовал, что ей еще очень трудно было говорить. Слова у нее получались какими-то неуклюжими, как будто она училась вновь произносить их. Но ее голос… Он был настолько трогательным, что у меня сжималось сердце.
— Не надо меня благодарить, — проговорил я. — Не надо. Ничего особенного я не сделал.
— Ну как же! Только из-за меня ты и торчишь сейчас в этом госпитале…