Прощай, Илона, мысленно сказал я ей и быстро зашагал прочь.
— Митя, погоди! — услышал я за спиной. — Стой же, ну, стой!..
Но я не остановился. Я влился в большой людской поток, и он понес меня, словно щепку, и нес до тех пор, пока я не оказался у черта на куличках. Все, Илона, все… — шептали мои губы. Как говорил поэт, любовная лодка разбилась о быт… А я-то, дурак, все надеялся, а я-то верил… Впрочем, мне бы давно нужно было понять, что тем все и закончится. То, что произошло с нами на войне, — это всего лишь обыкновенная блажь, это прихоть войны, это насмешка судьбы. Прощай, Илона.
Я глубоко вздохнул, выматерился и потихоньку побрел по мокрому весеннему асфальту. Теперь я был совершенно свободен и от чувств, и от надежд. Все, что было в жизни хорошего, осталось в прошлом, впереди был мрак. И от этой мысли мне стало не по себе. Я почувствовал, как покрываюсь холодным потом. Так, наверное, бывает, когда человек оказывается на краю пропасти. Куда идти? Зачем? Для чего? Этого я уже не знал. Мне поскорее захотелось вернуться на войну. Теперь это было самым желанным для меня местом на земле. Там все понятно, пусть мерзко, пусть отвратительно, но там не было тех проблем, которые мучают живого человека. А я был уже мертв, и проблемы живых меня не интересовали. На войну, скорее на войну! — подумал я, и из груди моей вырвался стон.
…Та зима выдалась в Ичкерии холодной и безнадежной. Если в России две известные беды, а остальное — трагедии, то Чечня казалась одной сплошной трагедией. Такое ощущение, что смерть там постоянно ходит за тобой по пятам и убежать от нее невозможно.
Зима на юге короткая, поэтому мы торопились: нам нужно было за эти недолгие зимние месяцы обескровить противника, выбить из-под его ног почву. Прозрачные зимние леса, снег, на котором хорошо были видны следы, играли нам на руку — мы выслеживали мятежников и уничтожали их. Те же, в свою очередь, с нетерпением ждали весну, когда горы покроются зеленью и федералам станет труднее выслеживать противника.
Всю зиму «чехи» собирали силы. Ходили слухи, что они намеревались весной отбить захваченный нами в конце января Грозный. Там сейчас шли «зачистки», наши войска и милиция подавляли последние очаги сопротивления боевиков, а в горах уже думали о том, каким образом вернуть город. Для этого нужны были немалые людские ресурсы, оружие, продовольствие. Людей собирали под боевые знамена полевых командиров по всем аулам. Что касается оружия, то его переправляли по горным тропам с территории Грузии, куда оно поступало из соседних государств, в которых находились террористические мусульманские центры. Не знаю, кому была выгодна эта война, но то, что мусульманские экстремисты за границей подогревали антироссийские настроения чеченцев, это факт. Мне приходилось присутствовать на допросах пленных наемников — те в деталях рассказывали о том, кто вербовал их и кто посылал в Чечню.
Мы ненавидели наемников. Чеченцы, думали мы, хотя и сволочи, но воюют за свою землю, а этим басурманам что здесь надо? Деньги большие хотят на нашей крови заработать? Вот поэтому наемников наши бойцы в плен, как правило, не брали. Отводили в лесок и расстреливали. Кого только среди них не было: и негры, и арабы, и прибалтийцы… У них не было ненависти к нам, как у чеченцев, но дрались они, как звери, стараясь честно отработать большие деньги.
Чтобы не пропустить караваны с оружием на территорию Чечни, авиация федеральных войск постоянно наносила ракетные удары по горным перевалам. Мы часто видели, как над нашими головами проносились «сушки», так мы называли «Су-24» и «Су-25», которые летели на задание. Однажды наши полковые разведчики, бродившие в горах в поисках противника, стали свидетелями того, как «сушки» наносили удар по каравану, выдвигавшемуся из Грузии в Чечню, который сопровождало до восьмидесяти боевиков из афганского движения «Талибан». Перед тем в штаб Объединенной группировки войск на Северном Кавказе поступили данные о том, что талибы собираются перевезти через границу американские зенитно-ракетные комплексы «Стингер», так что караван уже ждали.