— Не открывай! — кричит она Клаве. — Они нас убьют! Они знают, чей это дом!
В дверь колотят, — сейчас ее запросто выломают. Они уже потрудились в соседнем доме, — оттуда слышны были женские крики, плач.
Но ведь это — союзники, они вместе с нами бьют фашистов! Нет, Клава откроет.
— Не стучите, союзники! Сейчас я открою. Я русская.
За дверями чуть стихло. Щелкнули два замка. Дверь распахнулась.
Клава стоит на пороге:
— Здравствуйте, союзники! Хау ду ю ду! Я русская, советская!
Плечистый белобрысый сержант расплывается в улыбке, делает к ней шаг:
— Ай эм амернкен! Русский — союзник! Гитлер капут! Рашн вумен, ю донт би эфрейд.[5]
Он долго трясет ей руку. Он догадывается, что девушка — служанка. Он ей искренне рад.
А в это время солдаты и молоденький офицер уже обежали комнаты первого этажа, уже поднялись наверх.
Раздается отчаянный крик. Это кричит фрау Хельга.
Клава вместе с сержантом взлетает наверх. В спальне возня. Американцы, что-то крича и смеясь, шарят руками по груди фрау Хельги, подталкивают ее к постели.
— Нельзя! Слушай, скажи им нельзя! — кричит Клава сержанту. — Она тоже русская!
Сержант сомневается. Но фрау Хельга услышала, она хватается за соломинку:
— Я русска! Союзник! Русска!
Чтоб тебе! Не удалось немножко повеселиться, — русский дом! Эта, наверно, из эмигрантов. Сержант что-то настойчиво говорит своему офицеру, солдатам, показывая на Клаву. Видно, объясняет, что если б красотка постарше была немкой, девушка не пощадила бы ее.
Потные, распаленные, раскрасневшиеся парни, сплевывая на ходу, спускаются вниз. Клава хватает из стеклянной горки хрустальный графин с вином и наливает сержанту, который идет последним:
— Союзник! О кей! Гуд!
Парень выпивает вино одним залпом, становится перед Клавою по стойке «смирно» и отдает ей честь:
— Союзник! Гуд рашн герл! Френд!
Ушли. По комнате летают какие-то бумажки, в воздухе — запах сигарет, мужского пота и спирта.
— Клава, спасибо! Ты меня спасла! — Растрепанная, в порванном халате, фрау падает на колени перед своей прислугой и плачет.
— Спасла, — отвечает Клава спокойно. — И вы мне жизнь спасли, теперь квиты. Мы, русские, не только зло помним, мы помним и добро… Ладно плакать, пошли к детям: ребятишки перепугались небось.
И еще несколько дней, и еще. Капитуляция! Победа! Пляшут и пируют победители — советские солдаты и офицеры, а с ними — советские люди, попавшие сюда не по доброй воле, а с ними — союзники, англичане, американцы, а с ними — те немцы, для которых это тоже победа. Честные немцы, те, кто родину свою по-настоящему любит.
Всё уже Клава узнала: и где советская комендатура, и что́ и как. Она собирает свои вещички, кладет их в фанерный баульчик, — ей дал его один наш солдат.
— Фрау Хельга, идите посмотрите, что я ничего у вас не взяла.
Фрау Хельга приходит с кухни, в фартуке, руки мокрые.
— Я тебе верю, Клава.
— Нет, прошу посмотреть мои вещи. Чтобы потом недоразумений не было.
Краснея, смотрит фрау на Клавин нехитрый скарб. Старое бельишко, русская, сложенная вчетверо, газета, пара заштопанных чулок, выгоревшая шелковая косынка, старое платье… Хельга дарила ей что-то, но этих вещей в баульчике нет, — не взяла.
— Видели? Вот и всё. Прощайте.
И Клава уходит, застегнув свой баульчик на железный крючок. Уходит к своим, подтянутая, взрослая девушка с сухими глазами, с поджатым ртом. Уходит счастливая, — конец войне, победа, свобода! Скоро домой!
До отъезда на родину Клава нашла себе работу в советском госпитале, на кухне. Там она рассказала двум молоденьким солдатам всю историю с Феней.
— Жила бы она в нашей зоне оккупации — отдали бы под суд и расстреляли. Но она — в американской… Может, ты ее выманишь как-нибудь хитростью?
— Я не сумею. Она даже не знает, что я жива. Увидит — перепугается.
— А так оставлять, безнаказанно, тоже не дело. Чем она лучше фашистов? Ничем. Предателей щадить нечего. Хоть избить хорошенько.
— Разве я изобью? Вот по морде ей дать — это, наверно, смогу. Но не больше.
— Мы с тобою пойдем, Клава. Мы тебя не оставим одну в этой зоне.
Вечером собрались:
— Идем. Предателей нечего жалеть.
Проходят городом. Долго идут среди развалин. Но вот и улица, где Феня живет. Вот и домишко. Старый, почерневший, деревянный дом в два этажа, с узкими окнами.
— Я войду одна, вы оставайтесь у двери, ребята, — говорит Клава. — Я сама ей скажу что надо.
Клава толкает дверь, — дверь не заперта. Входит в переднюю. Из передней старая деревянная лестница ведет на второй этаж.