В 1955 году фантастика, с которой братья могли бы брать пример, делая вывод из кратко рассмотренного состояния этого вида литературы, не могла вызывать восторга… даже у консервативных сторонников социалистического реализма. Производственно-фантастические романы были больны «схематизмом», произведения же, остающиеся «на грани возможного», — скучные, и таким было мнение Стругацких. Их ужасала незначительность тем: «Мне запомнился рассказ, в котором речь идет о… сапогах с нестирающейся подошвой»{{41}},— вспоминал Борис через двадцать лет[16]. Тем не менее в мышлении критики о научной фантастике и в отношении к ней тех, кто управлял искусством, уже начали — как я полагаю — медленно происходить изменения, явно связанные (хотя это и трудно доказуемо) с «оттепелью», с критикой «культа личности», которая вскоре прозвучит, с изменением экономической стратегии и с подготовкой руководством КПСС объявленной в 1961 г. с трибуны XXII съезда III Программы КПСС, так называемого «Плана строительства коммунизма».
Тогда появились еще редкие голоса, призывавшие сделать научную фантастику литературой «великой мечты», которая должна заниматься не пропагандой новейших изобретений, а описанием будущего. Родился проект поручить этому второстепенному и «подозрительному» виду литературы чуть ли не ключевые задания.
Но было ясно, что с литературной точки зрения фантастика до этого не доросла. Предлагалось ослабить ограничения в футурологическом направлении. Фантаст уже не был бы обязан давать безошибочные подробности, достаточно было точно определять тенденции развития. Не обязательно руководствоваться исключительно признанными, внедренными в практику знаниями о технике, наоборот! Он по возможности должен использовать самые современные научные достижения и гипотезы. (Принцип «научности» еще надолго останется в силе, для некоторых остается в силе и сегодня.) Высказывают пожелания распространить на НФ все права и обязанности «большой литературы», то есть социалистического реализма, одновременно напоминают о его обращенности в «будущее». Добавлю, что в те годы начинают отходить от буквального и упрощенного понимания теории.
Начинают писать, что научно-фантастическая литература должна наконец создать достойную этого имени коммунистическую утопию, а в книгах технологического направления надлежащее место должен получить показ социальных последствий данного достижения. Предложено как бы проведение повторного синтеза технологического, утопического и приключенческого элемента. Так могли бы возникнуть книги и интересные для читателя, и пропагандирующие науку, и высокохудожественные. Художественная ценность произведений в соцреализме должна достигаться правильным сочетанием времени действия и характеров, а полнокровных (то есть типичных) описаний людей нельзя добиться, если не создать соответствующий образ жизни вместе с его конфликтами, ибо это две стороны одной медали. Убедительная фигура героя была условием распространения на фантастику категории пафоса, тем самым этот вид литературы становился достойным той высокой миссии, которая ему предназначалась. Вызвать энтузиазм в строительстве коммунизма у читателя может героический и романтический образ персонажей, героев, которых хотелось бы представлять себе как далеких потомков.
В 1955 году пожелания, представленные мной здесь в несколько развернутом виде, высказывались еще очень тихо. Наверняка многие творцы и деятели думали по-старому, если НФ определяли как «литературу, которую интересуют пути технических решений любых проблем, научные гипотезы, открытия, изобретения сами по себе»{{104, 272}}, еще в 1968 году[17]. И даже автор большой статьи «Пути и проблемы советской научной фантастики» (в сб. «Вопросы детской литературы». — М.—Л.: Детгиз, 1955. — С. 106–162) — моего основного источника изучения корней перелома, который произойдет несколькими годами позже, — С. Полтавский, не был в состоянии вообразить несхематичное исполнение собственных пожеланий: напр., образцом героев для него были персонажи романа «Далеко от Москвы» Василия Ажаева.
17
Автор этого определения, А. Казанцев, процитированный в статье В. Ревича, с тех давних пор существенно изменил свои взгляды. «Мечта — душа научной фантастики»{{130, 24}}, — проникновенно писал он десятью годами спустя, когда ежу было ясно, что и определение фантастики как «литературы великой мечты» страдает все той же ходульной узкой ограниченностью. Примечательно, что цитата о «мечте» взята из статьи, посвященной 70-летию другого динозавра советской НФ, В. Немцова. Здесь стоит заметить, что суть романов А. Казанцева, регулярно выпекаемых в любые времена, не менялась… —